АНИСИМОВ Е.

Историко-биографическая энциклопедия Руси
От Руси древней до Империи Российской

HTML-версию и некоторые комментарии подготовил Шишкин С.П.
Текст приводится по книге "Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой",
Санкт-Петербург, "Художественная литература", 1992

E.АНИСИМОВ
доктор исторических наук

СЛОВО И ДЕЛО РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ

Послесловие к

    После почти восьмидесятилетнего перерыва к нашему читателю возвращается один из замечательных исторических документов - "Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой". Написанные в 1767 году, они были впервые опубликованы в 1810-м ее внуком И.М.Долгоруким и затем, вплоть до 1913 года часто переиздавались.
    В историческом нашем наследии XVIII века вряд ли найдется другой такой искренний, безыскусный документ. В сущности, эти записки - даже не мемуары в принятом смысле слова, это - исповедь человека, подошедшего к границе земного бытия, принявшего монашеский обет и все связанные с этим нравственные обязательства. Такая оценка "Записок" Долгорукой еще не означает, что мне как историку в данном случае изменяет чувство профессионального недоверия к наиболее, пожалуй, субъективному виду исторических источников - мемуарам, авторы которых, как правило, стремятся утвердиться в сознании своих читателей - особенно потомков - такими, какими бы они себя хотели видеть. Те наблюдения княгини Долгорукой, которые кажутся ошибочными или сомнительными, - очевидны, и я отмечаю их в примечаниях, но большинство приводимых ею фактов, несомненно, достоверны.
    Однако дело даже не в этом - по истории послепетровской России мы располагаем таким объемом информации из самых разнообразных источников, что записки Н.Б.Долгорукой ровным счетом ничего не прибавляют к нашему знанию фактической стороны того времени, о котором она рассказывает. Дело в другом. История - это не только взвешенные на весах профессионализма и совести историка точные знания, это еще и чувство, впечатление, ощущение. Ведь ощущение - тоже информация, и историк должен хотя бы попытаться найти способ передать его читателю. Мы не должны забывать, что исторический документ, попавший к нам в руки, - это осколок ушедшей навсегда жизни, которая отразилась не только в его содержании, но и в самом листе бумаги, на котором написан текст, почерке, пометах и массе других подчас неуловимых для невнимательного, равнодушного взгляда и сразу исчезающих следов истории.
    Работая в архиве с источниками, иногда поражаешься внезапно возникающему ощущению истории как застывшего времени. Ощущение это возникает, когда слышишь, например, шорох осыпающегося с перевернутой страницы белого воробьевского песка - им подьячий XVIII века присыпал только что заполненную страницу канцелярской книги, которую ты первым после него открыл два с половиной века спустя, или видишь "отметку резкую ногтей" столетия назад умершего человека возле тех строк, которые взволновали и тебя - далекого его потомка, или находишь позабытое между страницами гусиное перо, двести лет назад обгрызенное каким-нибудь Акакием Акакиевичем. А можете представить себе изумление того, кто, читая уголовное дело XVII века, обнаружил в бумажном мешочке вещественное доказательство - чей-то отрубленный в драке и специально засушенный мизинец.
    Мемуары Долгорукой ценны прежде всего именно тем, что доносят до нас живое дыхание жизни - чувства, ощущения прожитых человеком дней, месяцев, лет - все то, что нельзя передать на уровне точных знаний. Такие документы делают нашу историю человечной, близкой и понятной нам и в то же время неповторимой; не будь их, история наша была бы во много раз беднее. Не будет лишним коснуться политической истории конца 20-х - начала 30-х годов XVIII века, составлявшей тот фон, на котором разыгралась жизненная драма Натальи Борисовны Долгорукой, урожденной Шереметевой.
    Рассказ этот следует начать издалека. 26 апреля 1719 года Петербург хоронил последнего сына Петра - наследника престола четырехлетнего Петра Петровича, внезапно умершего от гриппа. При выносе тела цесаревича из Троицкого собора произошла весьма символичная сцена: псковский ландрат Степан Лопухин, дальний родственник первой жены Петра, Евдокии Федоровны Лопухиной, что-то сказал своему соседу и засмеялся. Стоявший рядом с ним подьячий Кудряшов услужливо объяснил окружающим причину кощунственного в такой скорбный момент смеха: "Еще его, Степана, свеча не угасла, будет ему, Лопухину, впредь время". С дыбы в Тайной канцелярии, куда попала вся веселая компания, Кудряшов признался: "Говорил он, что свеча его, Лопухина, не угасла, потому, что остался великий князь, чая (полагая. - Е. А.), что Степану Лопухину впредь будет добро".
    Да, действительно, свеча Петра I угасла, а свеча ненавистных ему Лопухиных разгоралась: внук Евдокии, великий князь Петр Алексеевич - здоровый и веселый мальчик - подрастал, внушая основательные надежды Лопухиным и всем другим противникам великого реформатора.
    Нельзя сказать, что этот мальчик 12 октября 1715 года родился под счастливой звездой. Его несчастные родители - царевич Алексей Петрович и вольфенбюттельская кронпринцесса София-Шарлотта - были, в сущности, лишь орудиями в руках Петра и других могущественных правителей тогдашней Европы. Как часто бывало в царственных семьях, брак молодых людей, торжественно заключенный в Торгау 14 октября 1711 года, был типично династическим, основанным на политических интересах, и никто особенно не интересовался симпатиями, тонкостями взаимоотношений новобрачных.
    Свидетельств взаимного желания избежать этого брака весьма много. Летом 1709 года в письме своему деду герцогу Антону-Ульриху Шарлотта благодарила его за послание, которое, как она писала, "меня очень обрадовало, так как оно дает мне некоторую возможность думать, что московское сватовство меня еще, может быть, минует. Я всегда на это надеялась, так как я слишком убеждена в высокой вашей милости". Такие же чувства испытывал царевич Алексей - опальный сын Петра.
    Но надежды были тщетны - свадьба состоялась, и, описывая ее, Петр сообщал Меншикову не о том умилении, которое он испытывал при виде новобрачных, а о том огромном арбузе, который был выставлен на стол как "овощь здесь зело на диво".
    Дело было сделано, политическая цель брака достигнута. Отношения же супругов почти сразу стали весьма сложными: чуждые друг другу Алексей и Шарлотта ссорились, подолгу расставаясь под разными предлогами. Кроме того, Алексей увлекся Ефросиньей Федоровой, крепостной девушкой своего учителя Никифора Вяземского, что также не способствовало миру в семье наследника русского престола.
    12 июля 1714 года Шарлотта благополучно родила дочь Наталью, а 12 октября 1715 года - сына Петра. Через несколько дней после родов она умерла. Возможно, причиной смерти стало то, что незадолго до родов она, неловко спускаясь с лестницы, упала и сильно ушиблась. В своем завещании Шарлотта, прощаясь накануне смерти со всеми близкими, даже не упомянула мужа, который, в отличие от своего отца, ни разу не навестил больную.
    Следует отметить, что смерть молодой кронпринцессы породила немало слухов о том, что якобы, не выдержав грубого обращения мужа, она бежала из России, оставив в постели вместо себя умершую в ее доме молодую служанку. Из Европы она будто бы переправилась в Америку, во французскую колонию Луизиану, где вышла замуж за изящного лейтенанта, с которым к старости приехала в Париж, а затем перебралась в Брюссель, где благополучно почила в бозе, окруженная сонмом добрых детей и внуков. Нет сомнений, что это лишь красивая легенда, которую я с радостью подарил бы какому-нибудь историческому романисту.
    Увы, реальная история всегда прозаичнее и грубее: прах несчастной принцессы лежит под полом Петропавловского собора в Санкт-Петербурге, и перед похоронами сам Петр, чуждый сентиментальности и страстный приверженец патологоанатомии, участвовал во вскрытии тела своей невестки - "смотрел анатомию кронпринцессы", как отмечает "Журнал" Петра Великого. В тот же день (вымыв, вероятно, руки) он окрестил ее крошечного сына - своего внука, нареченного Петром.
    Четырех лет от роду Петр Алексеевич остался круглым сиротой: его отец-царевич Алексей-летом 1718 года, по приговору суда, был умерщвлен при невыясненных до конца обстоятельствах в раскате Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. Дед мальчика намеревался передать престол своему любимому сыну Петру Петровичу - ровеснику Петра Алексеевича. Если первый был окружен любовью, вниманием, то второй - брошен на произвол судьбы, предоставлен заботам каких-то случайных людей и слуг. Но любимый сын и наследник Петра умер на четвертом году жизни, а нелюбимый внук благополучно подрастал. Лишь к концу жизни Петр Великий стал обращать внимание на внука, хотя ни при каких обстоятельствах не намеревался передавать ему престол, видимо предназначив его после смерти сына, Петра Петровича, своей жене - Екатерине.
    События в Зимнем дворце накануне смерти Петра Великого 29 января 1725 года, в результате которых к власти пришла Екатерина I, показали, что в лице десятилетнего Петра Алексеевича и Екатерина, и сплотившаяся вокруг нее "новая" знать -     И вот здесь на сцене политического театра появляется один из главных героев нашего рассказа. После прихода к власти Екатерины ко двору цесаревича Петра Алексеевича был назначен камер-юнкером семнадцатилетний Иван Долгорукий. Не думаю, что родители его, и прежде всего отец, Алексей Григорьевич Долгорукий, особенно этому радовались: оказаться в свите полуопального цесаревича представлялось честью невеликой. Но Иван Долгорукий сумел максимально выгодным для себя образом использовать свое незавидное положение. Юноша не по годам развитый, долгое время живший в варшавском доме своего незаурядного деда - петровского дипломата Г.Ф.Долгорукого, он насмотрелся вволю на жизнь весьма далекого от аскетизма двора польского короля Августа II. Очевидно, поэтому он быстро нашел путь к сердцу цесаревича, став незаменимым участником его игр и забав. Можно легко представить, сколь огромен был авторитет семнадцатилетнего балбеса с "обширным" опытом для десятилетнего ребенка, которому так хочется поскорее стать взрослым.
    Возросшее влияние Ивана Долгорукого на Петра было тотчас замечено А.Д.Меншиковым - подлинным правителем России при Екатерине I, внимательно следившим за всеми "оборотами" придворной жизни. И как только представился случай, Меншиков отправил Ивана поручиком в армейский полк. Эта мера была одной из тех, которые всесильный временщик осуществлял, стремясь закрепить свою власть надолго. А к весне 1727 года об этом нужно было срочно думать: здоровье Екатерины резко ухудшилось, и вновь, как и за два года перед этим, вставал вопрос о престолонаследии. Меншиков решил не искушать судьбу, а пойти ей навстречу - он уговорил Екатерину подписать завещание, согласно которому она передавала престол внуку - Петру Алексеевичу. При этом она дала согласие на брак своего наследника с дочерью Меншикова, Марией Александровной.
    Таким образом Меншиков пытался сразу убить двух зайцев - породнившись с наследником престола, он мог впредь не опасаться воцарения сына царевича Алексея, под смертным приговором которому стояла и его, фельдмаршала, подпись.
    И поначалу успех ему сопутствовал - состоялось обручение Марии и Петра, Меншикова "немного" повысили в звании - он стал генералиссимусом. Но все же ему пришлось, вероятно скрепя сердце, уступить просьбам юного императора и вернуть в Петербург Ивана Долгорукого. А возвращение ко двору влиятельного врага Меншикова сыграло немалую роль в свержении "полудержавного властелина" осенью 1727 года. Известно, что в дни, решившие судьбу генералиссимуса, император проявил не свойственную его возрасту и натуре твердость - ясно, что за его спиной стояли люди, помогавшие ему в этой болезненной и небезопасной акции. Среди них, безусловно, был и Иван Долгорукий, сразу ставший майором гвардии, обер-камергером, кавалером орденов Александра Невского и Андрея Первозванного.
    Влияние его было огромно. Некоторые факты говорят, что оно было обусловлено еще и тем, что Иван - большой любитель и знаток женского пола - стал приучать двенадцатилетнего отрока к удовольствиям, которые были в новинку рано повзрослевшему императору.
    Время царствования     Лишь один Иван Долгорукий чувствовал себя уверенно на скользких паркетах Лефортовского дворца и в Кремле, куда в начале 1728 года перебрался из Петербурга двор, как многим казалось, уже навсегда. Иван Долгорукий был неразлучен с царем. "Расположение царя к князу таково,- сообщал в Мадрид испанский посланник дюк де Лириа, - что царь не может быть без него ни минуты. Когда на днях его ушибла лошадь и он должен был слечь в постель, его царское величество спал в его комнате".
    Процветали и родственники молодого фаворита. Долгорукие проникли на высшие правительственные посты, заседали в     Но пока А. Г. Долгорукий выискивал возможности привести свой замысел в исполнение, юный царь развлекался, чему Долгорукие всемерно способствовали. Празднества, танцы, охота, которая подчас тянулась неделями, - вот основное времяпрепровождение царя.
    Как писал один из иностранных дипломатов, "в Москве все ропщут на образ жизни царя, виня в этом окружающих его. Любящие отечество приходят в отчаяние, видя, что государь каждое утро, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную [деревню] с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером и остается там целый день, забавляясь, как ребенок, и не занимаясь ничем, что нужно знать великому государю".
    О какой-то систематической учебе, подготовке юноши к великому поприщу в этих условиях не могло быть и речи. Нет сомнений, что делалось это умышленно - Долгорукие, при полном попустительстве воспитателя императора вице-канцлера А.И.Остермана, сознательно калечили юношу, стремясь сделать его послушным орудием в своих руках, Думаю, что, если бы не неожиданная смерть императора в 1730 году, Россия получила бы правителя типа Людовика XV во Франции, развратность, изнеженность и пустота которого вошли в поговорку.
    Немалую роль в этом "педагогическом процессе" играл Иван Долгорукий. В "Записках" Н.Б.Долгорукой вы прочли весьма теплые и даже восторженные строки о нем, но большинство видело его совсем иным. Он был типичным фаворитом: жадным к наградам, особенно иностранным, деньгам, власти. Де Лириа, хорошо знавший Ивана и даже друживший с ним, свидетельствует: "Государь любил его так нежно, что делал для него все, и он любил государя так же. Ума в нем было мало, а проницательности никакой, но зато много спеси и высокомерия, мало твердости духа и никакого расположения к трудолюбию, любил женщин и вино, но в нем не было коварства. Он хотел управлять государством, но не знал, с чего начать, мог воспламеняться жестокой ненавистью, не имел воспитания и образования, словом, был очень прост".
    По Москве ходили слухи о многочисленных и бурных любовных похождениях фаворита, мало считавшегося с принятыми в обществе условностями. Князь М.М.Щербатов - автор обличавшей развратную знать книги "О повреждении нравов в России" - избирает Ивана Долгорукого объектом своей уничтожающей критики. Завершая рассказ о похождениях Долгорукого, Щербатов пишет: "Окружающие однородны и другие младые люди, самым распутством дружбу его приобретшие, примеру его подражали, и можно сказать что честь женская не менее была в безопасности тогда в России, как от турок во взятом граде". Вполне возможно, желчный Щербатов несколько преувеличивает масштабы бесчинств "золотой молодежи" времен Петра II, но, как правило, нет дыма без огня, и общественное мнение редко ошибается в оценках пороков тех, кому ранее было вынуждено поклоняться.
    И вдруг в ноябре 1729 года произошли поразительные перемены. Упомянутый де Лириа в спешном порядке сообщал своему правительству о "великой новости", полученной в столице: "Дело в том, что вчера царь в присутствии великого канцлера графа Головкина, вице-канцлера барона Остермана и других министров и магнатов этого двора (которые имели предварительное приказание быть в доме князя Алексея Долгорукого) дал слово вступить в брак с княжной Екатериной, старшей дочерью сказанного Алексея. И так как в ближайший вторник именины сказанной принцессы, то уверяют, что в этот день будет совершено обручение с обычной торжественностью. Эта новость весьма поразила многих, даже тех, которые живут в круговороте министерства и двора, потому что хотя и предполагали, что это может случиться, но не думали, чтобы это могло состояться так скоро... Весьма недовольны все русские магнаты, которые не могут скрывать своего неудовольствия, что дом Долгоруких делается таким сильным".
    Не нужно быть особенно прозорливым, чтобы понять, что князь Алексей Долгорукий, так часто увозивший императора в свои подмосковные Горенки, все-таки "обошел" сына и сумел достичь желанной цели - обручить четырнадцатилетнего царя со своей семнадцатилетней дочерью, чтобы окончательно взять под контроль власть в государстве. Не все, конечно, проходило гладко. Намерения Долгоруких посадить царя в золотую клетку вызвали недовольство знати. Во время обручения 30 ноября ко дворцу пришлось стянуть войска; гвардейцы, которыми командовал Иван Долгорукий, стояли даже в помещении. Свадьба была назначена на 19 января 1730 года.
    Следом за поразившей всех новостью последовала другая: князь Иван Долгорукий попросил руки одной очень знатной девушки. Вот именно этой девушкой и была Наталья Борисовна - автор "Записок". Надо сказать, что Иван Долгорукий, спешно решив остепениться, чтобы как бы вновь встать на прежний уровень отношений с царем, выбор сделал во всех отношениях удачный: невеста была не только знатна, но еще и богата, мила, к тому же круглая сирота. Наталья Борисовна принадлежала к старинному боярскому роду Шереметевых, славных воинскими и иными деяниями. Отец ее - знаменитый петровский фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, умерший в 1719 году, был героем Северной войны (1700-1721), командовал на протяжении более десятка лет русской армией, в том числе и под Полтавой, Рачительный, прижимистый хозяин, Шереметев сумел между делом сколотить огромное состояние. Его многочисленные владения раскинулись повсюду, и он по праву считался самым богатым человеком в стране. Соответственно - его дочь была самой богатой невестой России.
    В декабре 1729 года де Лириа сообщал, что "родственники фаворита и родственники дома Шереметевых определили брачные статьи как необходимое условие имеющаго состояться брака, и вчера с величайшей пышностью совершилось обручение в присутствии царя и всех иностранных министров, которые были приглашены на эту церемонию. Брак этот совершится одновременно с браком царя, и невеста, как меня уверяют, будет сделана первой фрейлиной".
    Все эти факты позволяют усомниться в умилительном выводе историка XIX века Д.А.Корсакова - биографа Ивана Долгорукого, писавшего, что "Иван Алексеевич серьезно и глубоко полюбил эту прекрасную девушку". Брак, с его стороны, скорее всего был браком по расчету.
    Предложение Ивана Алексеевича было с радостью встречено родственниками Натальи Борисовны, мечтавшими упрочить свое положение близостью с кланом могущественных Долгоруких. С радостью согласилась пойти замуж за временщика и Наталья - пятнадцатилетняя хорошенькая девочка (родилась она 17 января 1717 г.), тяжело пережившая летом 1728 года смерть любимой матери и остро нуждавшаяся в заботе и внимании близкого человека. Да и было от чего закружиться голове - к ее ножкам вдруг, как с облака, пал любимец и друг царя, ловкий, знатный красавец в мундире гвардейца, в любви ей признался изящный неотразимый ловелас, молва о победах которого вызывала как восторг всех светских жен, так и ужас их мужей. Мечта о принце вдруг стала явью...
    Накануне Рождества 1729 года во дворце Шереметевых состоялся торжественный обряд обручения Ивана и Натальи в присутствии царя, его невесты, двора и многочисленных родственников с обеих сторон. Обрученные обменялись кольцами астрономической по тем временам стоимости - двенадцать и шесть тысяч рублей. Подарки сыпались на молодых людей, как огни фейерверков, специально устроенных к этому торжеству...
    Но пока девочка грезила о счастье, события при дворе шли своим чередом. И никто из многотысячной толпы, собравшейся 6 января 1730 года на льду Москвы-реки у крестообразной проруби в день водосвятия, не подозревал, что Парки уже оборвали нить жизни цветущего юноши царя, который с запяток саней своей невесты смотрел на торжественную церемонию освящения воды и массовое купание тогдашних "моржей".
    Простуда, которую получил в этот ясный морозный день Петр II, оказалась роковой - болезнь быстро развивалась, и вскоре все увидели явные следы оспы, болезни весьма опасной. В ночь на 19 января 1730 года - день предполагаемых свадеб Петра II и Екатерины Долгорукой, а также Ивана Долгорукого и Натальи Шереметевой - император умер. В эту ночь Долгорукие, в отчаянии, что их так точно рассчитанный план рушится, как карточный домик, предприняли попытку спасти положение: на совещании их клана была составлена духовная - завещание - от имени Петра II, согласно которой умирающий царь передавал престол своей нареченной невесте - Екатерине Долгорукой. Инициатором этой авантюры, как нетрудно догадаться, был все тот же Алексей Григорьевич Долгорукий. После жарких споров выработали тактику: Иван должен был неотлучно находиться у постели царя и, как только тот очнется, дать ему на подпись завещание. На всякий случай Иван взял с собой тут же изготовленный второй экземпляр завещания, который сам подписал, копируя руку Петра II, что он, оказывается, делал ранее, с разрешения вечно занятого охотой и развлечениями царя, не раз. Этим самым Иван Долгорукий совершил страшное государственное преступление - подлог царской духовной.
    Петр II ушел в мир иной, так и ну приходя в сознание. На заседании Верховного тайного совета Долгорукие пытались предъявить свое фальшивое завещание, но ничего, кроме слов осуждения и насмешки, в ответ не услышали. Их козыри оказались битыми - дело было слишком серьезно: прямая мужская ветвь Романовых со смертью Петра II обрывалась, и сознание тяжелой ответственности, легшей на плечи верховников, делало в их глазах потуги родственников теперь уже бывшего фаворита умыкнуть царскую корону просто смехотворными. Долгорукие были вынуждены скрепя сердце согласиться на предложение князя Дмитрия Михайловича Голицина - фактически главы     "Затейка верховников" - как впоследствии стали называть эту попытку ограничения самодержавия - долгое время расценивалась в советской литературе, как правило, неодобрительно. Это понятно - тоталитарное, монархическое мышление, вновь утвердившееся во времена правления "вождя всех народов", не допускало "вольностей" в обращении с единодержавной властью даже в прошлом. Между тем 1730 год - один из важных перекрестков отечественной истории: если бы верховникам удалось осуществить свой замысел, Россия, возможно, стала бы развиваться в другом, чем во времена "бироновщины", направлении.
    О чем идет речь? Попытка ограничить самодержавие, безусловно, делалась исключительно исходя из желания кучки вельмож закрепить ту фактическую власть, которая у них была во времена правления малолетнего Петра II. Но в данном случае для исторической перспективы важен был сам факт: российский самодержец должен был подписать документ, согласно которому его власть вводилась в рамки. Такого история России ни до, ни после (вплоть до 1905 года) не знала - притом что всевластие было причиной многих несчастий страны. Да, верховники хотели ограничить самодержавие ради своей выгоды. Но ведь это могло бы стать началом - достаточно вспомнить образование конституционной монархии в Англии, ограниченной поначалу в пользу знати. Впоследствии из этого выросла одна из самых прочных демократий мира. В 1730 году мы, даже не заметив, пропустили, может быть, важнейший перекресток своей истории - возможность начать строить правовое общество и за последующие столетия нарастить на голых камнях гумус демократии. Теперь мы видим, как трудно начинать все с самого начала - с голых камней.
    Приехавшей в начале февраля 1730 года Анне Ивановне удалось воспользоваться недовольством широких масс дворянства замыслами верховников, не сумевших в силу своих эгоистических, олигархических интересов найти общий язык с рядовыми дворянами, и восстановить самодержавие. И в тот момент, когда Анна публично порвала "кондиции", судьба верховников и, конечно, Долгоруких была решена. Вполне возможно, что именно тогда Иван устремился к своей невесте, чтобы найти сочувствие и поддержку. Вот здесь в искренности Ивана не приходится сомневаться - он оказался в полной изоляции. Обливаясь слезами, молодые люди, в стиле прочитанных ими романов, поклялись быть друг другу верными до конца.
    В следующие дни стало ясно - положение Долгоруких может только ухудшаться, и родственники настоятельно советовали Наташе отказать жениху. Но она этого не сделала и тем самым выбрала тяжкий путь, который прошла до конца: в начале апреля 1730 года в Горенках состоялась более чем скромная свадьба, а через три дня Долгоруких выслали в пензенские деревни, публично опозорив в указе, изданном по этому случаю. Отныне Иван и Алексей лишались всех наград, должностей и почестей. В сентябре семья Долгоруких оказалась уже в Березове - глухом сибирском углу, недалеко от современного Сургута.
    Потянулись долгие, беспросветные годы ссылки. Де Лириа в апреле 1730 года писал в Мадрид о судьбе вчерашних временщиков: "Уже все эти несчастные отправились, никто не пожалел о них, потому что когда они были в счастии, они не старались приобрести себе друзей". Это была как бы эпитафия на братской могиле Долгоруких: оставаясь еще живыми, они уже умерли в сознании людей...
    Остановимся ненадолго. Постараемся понять, что же двигало этой девочкой, решившейся на такой серьезный поступок - пойти без оглядки за своим женихом в ссылку, а возможно, и на смерть. Что тут гадать! Конечно, любовь, Амур, так внезапно поразивший своей золотой стрелой сердце графини Шереметевой. Но, наверное, одного этого для объяснения поступка девушки мало.
    Окидывая взглядом отечественную историю, мы видим как бы два типа женщин. Один - это женщины-воительницы, амазонки российской жизни. Имя им - легион. Тип этот столь известен, что только перечень наиболее популярных имен сразу же рождает образ: княгиня Ольга, царевна Софья, Надежда Дурова, Софья Перовская... А позже женщины-комиссары в кожанках, как бы стремившиеся своим поведением и одеждой уничтожить в себе женственность, победить природу во имя грядущей социальной победы. Освященный официальной идеологией, тип этот стал господствующим в общественном сознании. Он привел не только к полетам Полины Расковой и Валентины Терешковой, бороздам Паши Ангелиной, трудовым победам, спортивным рекордам, головокружительным успехам наших женщин, но и к превращению "раскрепощенной" женщины в своеобразное "социалистическое существо", таскающее наравне с мужчинами пудовые чушки на заводе, забивающее костыли на всех железных дорогах страны, стоящее часами в очередях.
    Но все-таки на протяжении всей российской истории сохранялся и другой тип женщин, который можно условно назвать "женщиной сострадающей". Ею двигала не только любовь как сердечная привязанность, страсть, но любовь как жалость, потребность и обязанность жертвовать собой ради ближнего. За этим стояли и традиции русской жизни, когда женщина, оставшаяся без мужа, оказывалась никому не нужной, и непреложные святые законы веры и нравственности, между которыми не было разрыва. Все это и многое другое, вместе взятое, сделало обычным явлением русской жизни толпы женщин, бредущих по Владимирке вслед за партиями закованных в железа мужей. Они шли, чтобы разделить с ними ужасы этапов, ссылок и поселений.
    "Пять недель, - вспоминает знаменитый протопоп Аввакум, - по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухледишко дали две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные, отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, - кольско гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томнóй же человек на нея набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: "Матушка-государыня, прости!" А протопопица кричит: "Что ты, батько, меня задавил?" Я пришол, - на меня, бедная, пеняет, говоря: "Долго ли муки сея, протопоп, будет?" И я говорю: "Марковна, до самыя смерти!" Она же, вздохня, отвещала: "Добро, Петрович, ино еще побредем".
    "Ино еще побредем", - говорили бессчетное число раз женщины - жены и матери каторжников и ссыльных в разные столетия русской истории. И, может, одним из самых страшных по своей бесчеловечности преступлений сталинщины является то, что жены, невесты, матери репрессированных не могли, как встарь повелось на Руси (от жен новгородских дворян, высланных Иваном Грозным в Казанский край, до Надежды Константиновны Крупской, которой жандармы все-таки позволили ехать к своему жениху в Шушенское), разделить со своими близкими убогую пайку общего горя. Опозоренные и томимые неизвестностью несчастные женщины - заключенные лагерей для "членов семьи изменников Родины (ЧСИР)" не только не имели законного права сострадать своим мужьям, женихам, братьям и сыновьям, но были обречены на такую же страшную, бессмысленную гибель, избежать которой - и то далеко не всегда - можно было лишь ценой противоестественного отречения от близкого человека.
    Все это мы должны помнить, размышляя о мотивах, которыми руководствовалась юная Наталья Борисовна, испившая сполна горькую чашу страдания.

    Остановимся напоследок на том, что произошло с семьей Долгоруких в 30-е годы XVIII века, о чем Наталья Борисовна практически не пишет.
    Ссылка в Березов была тяжким испытанием для вчерашних властителей России. И дело не только в бедности, к которой они привыкали с трудом, может быть впервые взяв в руки деревянные ложки и глиняные чашки. Семья была большая и, как я уже говорил, недружная. Ее глава А.Г.Долгорукий часто ссорился со старшей дочерью - "порушенной невестой" Екатериной, приходившей в отчаяние при виде тех же убогих нар, на которых незадолго перед приездом Долгоруких умерла ее "предшественница" - "порушенная невеста" Мария Александровна Меншикова. Березов был краем света, и жилось там тяжело как узникам, так и их тюремщикам. Почти непрерывная зимняя ночь сменялась долгим днем короткого лета, чтобы следом за ним вновь пришла ночь. И люди - как ссыльные, так и охрана и местные жители, отрезанные от России тысячами верст пустынного заснеженного пространства или болот, - нуждаясь в общении, собирались нередко за общим столом. В этом застолье было спасение от тяжести убогой жизни, но была и опасность: Долгорукие, не сдержанные на язык, во взаимных ссорах, уж конечно, не щадили власти предержащие, кляня Анну Ивановну и Бирона как главных виновников своих несчастий.
    Российская жизнь без доносов ненормальна, и вскоре в Тобольск - сибирскую столицу, а потом и в Петербург полетели доносы. Поначалу власти ограничивались предупреждениями, а затем - это было уже в 1738 году - в ответ на донос таможенного подьячего Тишина прислали фискала, который, пожив некоторое время в Березове и даже подружившись с Иваном Долгоруким, вернулся в Тобольск. Вскоре оттуда, как следствие его доклада, в Березов был прислан указ отделить Ивана Долгорукого как главу семейства (Алексей Григорьевич умер в 1734 году) от прочих Долгоруких и заточить в земляную тюрьму. В августе того же года Иван, двое его братьев - Николай и Александр, а также шестьдесят жителей Березова, имевших общение со ссыльными, были арестованы и вывезены под караулом в Тобольск. Начался сыск. Долгоруких ждала дыба. Показания, данные Иваном под пыткой, были столь серьезны, что, по указу правительства, его доставили в Шлиссельбург, куда в начале 1739 года стали свозить оговоренных им родственников - участников, а теперь - по сыскной терминологии - соучастников знаменитых событий начала 1730 года.
    Физические страдания могут ломать самые сильные натуры, и никто не знает, как бы он повел себя в подобной ситуации. Но все же, помня об этом, мы не можем не отметить, что разные люди, оказавшись в одинаковых нечеловеческих условиях, вели себя по-разному. Не осуждая очень Ивана Долгорукого, испытавшего ужасы застенка и принявшего мученическую смерть, увы, нельзя не сказать, что его показания оказались наиболее информативными для следователей, они привели к оговору, арестам, пыткам и казням большого количества людей, причем в целом ряде случаев Иван Долгорукий рассказал о тех "преступных" эпизодах, которые не оставили после себя никаких компрометирующих их участников свидетельств. Особенно подробно описал Иван историю с составлением подложной духовной Петра II: "При кончине... Петра Втораго отец его (то есть Ивана. - Е.А.) князь Алексей и дядя его князь Василий Володимиров сын, да князь Василий Лукин сын Долгорукие в головинском доме в спальне у отца его подлинно были и о сочинении духовной советовали и слова такия, чтоб написать в духовной, якобы его императорское величество сестру его княжну Катерину учиняет по кончине своей наследницею, говорил подлинно; да при том же был и с отцом его и с дядьми советовал же дядя ж его родной князь Сергей Григорьев сын Долгорукой, и после оных слов дядя его князь Василий Володимиров сын Долгорукой от отца его поехал, а отец его, князь Алексей, и дядя его, князь Василий сын, да князь Сергей Григорьев сын Долгорукие и он, князь Иван, остались во оной спальне, и дядя-де его князь Василий Лукин сын, седчи у комля на стул и взял лист бумаги, да чернилицу, зачал было духовную писать, а что написали, того он, князь Иван, не усмотрел и говорил оной его дядя князь Василий: "Моей-де рукой письмо худо, кто бы де получшее написал?"; и дядя ж де его князь Сергей, взяв бумагу и чернилицу и оную духовную, с совету его отца и дяди князь Василия Лукина сына написал духовную..."
    Столь детальные показания племянника дорого обошлись его дядьям и всем, кто оказался причастен к делу Долгоруких. Если бы не показания Ивана, дело вряд ли закончилось бы таким кровавым исходом. Летом 1739 года казнями, разжалованиями офицеров и ссылками на каторгу десятков людей завершила работу Тобольская следственная комиссия. 31 октября в Петербурге "Генеральное собрание" из высших сановников государства, рассмотрев в течение одного дня дело, которое велось целый год, приговорило Ивана Долгорукого к колесованию, Василия Лукича, Сергея и Ивана Григорьевичей - к отсечению головы, другие Долгорукие наказывались тюремными заключениями неограниченных сроков. 8 ноября 1739 года под Новгородом при большом стечении народа князья Долгорукие были казнены. Ивана "помиловали" - колесование заменили четвертованием. Его младшие братья - Николай и Александр - были отвезены в Тобольск, где им вырезали языки и наказали кнутом. Правда, Бирон, ставший регентом после смерти Анны осенью 1740 года, распорядился отменить казнь молодых людей, но сибирское начальство сообщило, что указ о помиловании опоздал, преступники уже наказаны и сосланы соответственно в Охотск и на Камчатку. Третий их брат - юный Алексей был приписан матросом в экспедицию Беринга. Суровая судьба ждала и сестер Ивана: бывшая "государыня-невеста" Екатерина была насильно пострижена в Томске, ее сестры Елена и Анна - соответственно в Тюмени и Верхотурье. Главный доносчик, чье писание дало ход всему делу, таможенный подьячий Тишин получил повышение - стал в Москве секретарем, а также удостоился премии в шестьсот рублей, которую ему, согласно указу, было предписано выдавать в течение шести лет, так как "он к пьянству и мотовству склонен". Государство всегда трогательно заботилось о своих доносчиках.
    Лишь в начале 1740 года Наталья Борисовна Долгорукая, оставленная на время следствия в Березове, узнала наконец о страшной судьбе своего мужа и его родственников. Ей позволили вернуться в Россию, куда она и отправилась вместе с детьми, родившимися в Березове: старшему - Михаилу - было восемь лет, а младшему - Дмитрию - полтора года. В день смерти Анны Ивановны 17 октября 1740 года она въехала в Москву, где ее крайне неприветливо встретили Шереметевы и особенно брат, знаменитый богач Петр Борисович, унаследовавший практически все состояние отца.
    Н.Б.Долгорукая с огромными трудами поставила на ноги старшего сына Михаила и в 1758 году постриглась в одном из киевских монастырей. Там и жила она, известная как старица Нектария, вместе с младшим психически больным сыном Дмитрием, который в 1769 году умер на руках матери. Там она и написала "Своеручные записки", и там же 3 июля 1771 года пятидесятисемилетняя Наталья Борисовна Долгорукая закончила наконец свой тяжкий земной путь.
    Семейство же Долгоруких было возвращено из ссылки тридцатью годами ранее, когда к власти в конце 1741 года пришла     Все повторялось, и уже другие женщины брели по Владимирскому тракту вслед за своими мужьями...

На главную