В.Н.БАЛЯЗИН

В.Н.БАЛЯЗИН

СОКРОВЕННЫЕ ИСТОРИИ ДОМА РОМАНОВЫХ

(2)

СКАЗАНИЯ О ПЕРВОМ РОССИЙСКОМ ИМПЕРАТОРЕ,
ПЕТРЕ ВЕЛИКОМ

    После победы над Петр стал единовластным, самодержавным государем. Возвратившись в Москву, он с головой погрузился в государственные дела, впервые ощутив тяжесть шапки Мономаха. Титул царя обязывал Петра претерпевать многие связанные с ним неудобства, но тяжелее всего ему давалась сдержанность, ибо молодость и жгучий темперамент оказывались сильнее разума и строгих канонов дворцового и церковного чина. Особенно нетерпимыми для сторонников благочиния были наезды царя в еретическую Немецкую слободу, где правил бал его друг Лефорт.
   Один из тех, кто решительно противился дружбе юного царя с иноземцами-иноверцами, видя в этом пагубу его душе, был патриарх Иоаким. но 17 марта 1690 года он умер, и Петр, никем не сдерживаемый, пустился во вся тяжкия.
   Через две недели после смерти патриарха Петр впервые переоделся в немецкое платье, уже сшитое специально для него. Он облачился в камзол, штаны, чулки и башмаки, перекинул через плечо шитую золотом перевязь, прицепил к ней шпагу, надел парик и поехал к Лефорту. Там его всегда ждала компания, где можно было услышать множество любопытных и полезных историй, свободно пообщаться с молодыми красивыми женщинами.
   Историки, изучавшие жизнь Петра, утверждают, что великий преобразователь России, не придававший значения моральным канонам, не видел различия между служанками и принцессами, россиянками и иноземками, руководствуясь в выборе только одним - страстью.
   Лейб-медик Петра Вильбоа сказал как-то об этой стороне петровского характера: "В теле его величества сидит, должно быть, целый легион бесов сладострастия". И многие современники, свидетели царской разнузданности, приводят немало историй самого скабрезного свойства. Встречаются и утверждения о том, что Петр делил ложе не только с женщинами. Известны, например, два уголовных дела: по ним проходили каптенармус Бояркинский в 1705 году и управляющий имениями Ивана Кикина Дуденков в 1718 году. Оба рассказывает своим знакомым, что царь Петр и князь Меншиков живут в противоестественной связи и творят "блядское дело".
   Допрошенных признали виновными, но ни одному не урезали язык, а Бояркинский не был даже бит батогами. Его просто-напросто отправили служить в Азов рядовым солдатом. Дуденкова били кнутом, а затем сразу же освободили подчистую. "Это снисхождение, - писал историк Г.В.Есипов, - бросается в глаза".
   Однако не этот род утех и приключений станет предметом нашего внимания. Мы пройдем мимо и тех женщин - служанок в трактирах, скотниц и огородниц, дворянок, бюргерш, пасторских жен и дочерей, купчих и прачек, - которые были лишь мимолетной усладой царя. И потому дальше речь пойдет о женщинах, оставивших след в жизни Петра и ставших его любовницами. Причем следует заметить, что он никогда не удовлетворялся связью с одной какой-нибудь из них, а всегда имел несколько любовниц в одно и тоже время.
   Проводником Петра в мир любовных утех стал великолепный и неотразимый Лефорт. Это он познакомил своего питомца с его первой, правда мимолетной, привязанностью - дочерью ювелира Боттихера. Он же свел Петра с собственной любовницей, призванной красавицей Кукуя, дочери ювелира и виноторговца Иоганна Монса - Анной.
   Семейство Монс в "Списках замечательных лиц русских", составленных П.Ф.Карабановым, названо семьей "нидерландцев, московских золотых дел мастера Мёнса", а его сына Виллима там же называют "Мём де ла Круа".
   Как сообщал австрийский посол Гвариент своему императору Леопольду I, Анна Монс, став любовницей Петра, не оставила своего прежнего галанта Лефорта, деля ложе то с тем, то с другим. Петр знал о взаимоотношениях Лефорта и Анны, но поскольку любил обоих, то прощал им этот грех. Он мог, как мы увидим потом, делить женщин с сердечными друзьями, но посягательство на них посторонних приводило его в бешенство, и тогда его гнев был страшен.
   А между тем Евдокия Федоровна менее чем через год после свадьбы родила царю сына, названного в честь деда Алексеем, а в 1691 и в 1692 годах еще двух мальчиков - Александра и Павла, умерших в младенчестве, не проживших и года.
   Евдокия была нежной и любящей матерью, но более всего она была страдалицей, и из-за того, что муж бросил ее, и из-за того, что их первенец и наследник престола был так же не мил Петру, как и она сама.
   Петр Алексеевич, находясь в Москве, почти никогда не бывал с нею и уж тем более не делил супружеское ложе, но все ночи проводил в Немецкой слободе: либо в роскошном дворце Лефорта, построенного для своего любимца Петром, либо в собственном доме Анны Монс, построенном на его деньги. Впоследствии для Петра стало традицией последний день перед отъездом из Москвы и первый день по возвращении в столицу проводить в доме любезного друга Франца.
   Так было и в 1693 и 1694 годах, когда Петр ездил в Архангельск смотреть большие торговые корабли на море. Так было и во время летних воинских маневров, и во время походов под Азов летом 1695 и летом 1696 годов. Так, наконец, было и в начале марта 1697 года, когда 250 человек отправились за границу в составе так называемого Великого посольства.
   Великими послами именовались три человека - Франц Лефорт, Федор Алексеевич Головин и Прокопий Богданович Возницын, но фактически возглавлял посольство сам Петр, скрывавшийся под именем Петра Михайлова. Его сопровождал и бомбардир Преображенского полка Александр Меншиков, получивший свой чин четыре года назад и сравнявшийся в чине с Петром - бомбардиром того же полка.
   С 1693 года Меншиков сопровождал Петра повсюду безотлучно находясь при нем и становясь, по мнению многих, возможным соперником Лефорта. Однако умный и осторожный Меншиков предпочел дружить с любезным Францем Яковлевичем и терпеливо ждал своего часа.
   Путешествуя со своими спутниками по европейским странам - Курляндии, Пруссии, Бранденбургу, Голландии, Англии, Австрии, - Петр, изучая западную культуру и науку, исподволь готовил и перемены в личной жизни. Он поручил дяде Льву Кирилловичу Нарышкину и боярину Тихону Никитичу Стрешневу во время его отсутствия склонить Евдокию Федоровну к добровольному принятию монашества. Вторую часть своего плана Петр утаил: после пострижения Евдокии и заточения ее в монастырь он хотел жениться на Анне Монс. Однако Нарышкин и Стрешнев в этом деле не преуспели.
   Все вроде бы шло хорошо, как вдруг заботы о семейных делах отступили на второй план: в середине августа 1698 году Петр получил известие, что в Москве произошел еще один стрелецкий бунт. В тот же день он оставил Вену и 25 августа уже примчался в Москву.

    Летя в Москву, Петр уже знал, что мятеж, вспыхнувший 6 июля, был подавлен через две недели и что были казнены 57 главных его заводчиков, а четыре тысячи участников сосланы. Однако этого ему показалось совсем недостаточно, и он решил начать новое следствие. Оно привело на плаху и виселицу более тысячи человек, сотни стрельцов были изувечены, брошены в тюрьмы, усланы в медвежьи углы царства.
   "Царь, Лефорт и Меншиков взяли каждый по топору. Петр приказал раздать топоры своим министрам и генералам. Когда же все были вооружены, всякий принялся за свою работу и отрубал головы. Меншиков приступил к делу так неловко, что царь надавал ему пощечин и показал, как должно отрубать голову", - писали позже саксонский посланник Георг Гельбиг.
   Александр Данилович, способный к любому делу, тут же, на глазах у царя, немедленно исправился и к концу дня отрубил двадцать стрелецких голов, да еще и пристрелил одного из колесованных, чтобы прекратить его мучения. Последнее милосердное деяние произвел он, впрочем, не по собственной инициативе, а по приказу Петра. Как-то Петр с гордостью сказал, что он знает четырнадцать ремесел. Если это и так, то еще одно ремесло - ремесло палача - он тоже хорошо знал.
   Петр лично участвовал в допросах и пытках, организовывал казни, но между этими занятиями не забывал и о своих личных делах.
   Побывав в первый же день по приезду у Анны Монс, он лишь через неделю встретился с Евдокией. Причем не в ее кремлевских покоях и не у себя, а в доме одного из своих приближенных, думного дьяка Андрея Андреевича Виниуса. Разговор с женой ни к чему не привел - Евдокия наотрез отказалась уходить в монастырь и в тот же день попросила о заступничестве патриарха Андриана.
   Патриарх заступился за царевну, но Петр накричал на семидесятилетнего иерарха, заявив, что это не его дело и он, царь, никому не позволит вмешиваться в свои семейные дела.
   Через три недели Евдокию Федоровну посадили в закрытую карету, и два солдата-преображенца отвезли ее в Суздаль. Есть свидетельство, что Петр даже хотел казнить Евдокию, но за нее заступился Лефорт и дело ограничилось заточением в монастырь.
   Ее силой постригли под именем Елена и, не обращая внимания на крики и слезы, заперли в тесную келью Покровского девичьего монастыря. Ей не дали ни копейки на содержание, и она была вынуждена просить деньги у своих опальных и обнищавших родственников: "Здесь ведь ничего нет: все гнилое. Хоть я вам и прискушна, да что же делать. Покамест жива, пожалуйста, поите, да кормите, да одевайте, нищую".
   Со временем дела Евдокии немного наладились - родственники сумели установить с ней связь через ее духовника и местного архимандрита Досифея и стали регулярно пересылать ей деньги и вещи. Окружавшие несчастную царицу монахини прониклись к ней искренним сочувствием. Особенно тяжело переживала опальная царица разлуку с любимым сыном.
   Так, в страданиях и обидах, без радостей и надежд, прожила инокиня Елена первые десять лет своего монастырского заточения.
   А теперь я намеренно нарушу хронологическое наложение событий и расскажу о том, что произошло через десять лет...

    А случилось вот что. Однажды дверь ее кельи открылась, и на пороге появился духовник Евдокии Федоровны, ключарь монастыря Федор Пустынный, а рядом с ним высокий и статный тридцатисемилетний офицер-преображенец Степан Богданович Глебов. Евдокия знала его с детства: Глебовы и Лопухины жили по соседству на Солянке, рядом с Ивановским монастырем. Евдокия и Степан были ровесниками. Их родственники служили Милославским - Царю Ивану Алексеевичу и его жене - царице Прасковье Федоровне, урожденной Салтыковой. Салтыковы и Глебовы были родней друг другу.
   Глебов был поверстан в Преображенский полк подпоручиком и в 1693 году стал офицером. В 1710 году, уже в звании майора, Глебов оказался в Суздале по делам службы - набирал рекрутов и заодно навестил свою сверстницу и давнюю знакомую. Глебов расспросил Евдокию о ее жизни и рассказал о своем неудачном браке, который длился уже шестнадцатый год, не принося ему никаких радости из-за болезни жены. "Болит у нее пуп и весь прогнил, все из него течет, жить с ней нельзя", - говорил Степан.
   Во время первого свидания он передал Евдокии две шкурки песцов, две шкурки соболей и отрез парчовой ткани. Посылки от него стали регулярно поступать несчастной узнице. А вскоре к Евдокии и Степану пришла любовь... О ней знали многие монахини, но ни одна из них не выдала любящих, понимая, чем все это может для них обернуться, если вдруг каким-либо образом бывшая царица снова окажется на престоле.
   Год шел за годом, а любовь Евдокии и Степана все более крепла и расцветала, несмотря на то что Глебов часто уезжал из Суздаля в разные концы России - то в свои подмосковные и костромские деревни, то на Украину, то в другие места. Но сердце его всегда оставалось с Евдокией - в келье Покровского девичьего монастыря. Она же, безмерно скучая, писала ему письма, и в каждом звала: "Не покинь ты меня, ради Господа Бога, сюда добивайся!" Евдокия Федоровна мечтала, чтобы бывший стольник, а ныне майор гвардии Степан Богданович Глебов вымолил бы у царя место воеводы в Суздале, и тогда они были бы счастливее всех на свете. Но годы шли, а Глебов оказывался возле нее не так-то уж часто...

   А теперь, оставив Степана Глебова и Евдокию Федоровну, возвратимся к царю Петру, к тому времени, когда он заточил ненавистную жену в монастырь, а сам с головой окунулся в разгул. Своим пьяным развлечениям Петр придал некое устроение, собственноручно написав устав своеобразного шутовского ордена и назвав его "Сумасброднейшим, Всешутейшим и Всепьянейшим Собором". Петр сам сочинил и чины, то есть порядок и обряды избрания и поставления новых членов "Собора", и всякий раз составлял программу очередного собрания, вдаваясь в мельчайшие детали его проведения.
   Первый такой "Собор" прошел вскоре после смерти десятого, и последнего, патриарха Адриана - ярого сторонника старины и противника петровского новшества. Петр платил Адриану откровенной неприязнью и, чтобы унизить сан покойного Адриана, учинил издевательское действо, посадив во главу "Собора" князь-папу Никиту Зотова, наряженного в патриаршие ризы. В этом шутовском звании он пробыл до дня смерти, последовавшей в 1717 году. Затем до 1723 года князь-папой был Петр Иванович Бутурлин. Вторым лицом "Собора" стал князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, одетый в гротескный царский средневековый наряд. Папу и кесаря окружал целый синклит придворных и многочисленный причт в шутовских и маскарадных костюмах.
   Забегая вперед, отметим, что, когда в 1714 году первому князь-папе, а тогда уже графу, тайному советнику и генерал-президенту Тайной канцелярии Зотову было велено готовиться к свадьбе, расписанной Петром по обычаям "Собора", в перечне приглашенных значилось около двухсот мужчин и тридцать семь дам во главе с царицей Екатериной I.. Из дам особо отмечены в приглашении "госпожа архиерейша Бутурлина и госпожа князь-игуменья Ржевская". Петр не только составлял список, но и велел большинству из приглашенных, проживавших тогда в Петербурге, ехать в Москву. В Первопрестольной почти весь январь 1715 года прошел в маскарадных шествиях, забавах и шутовстве. На улицы Москвы выставили сотни бочек вина и пива, длинные ряды столов с разными яствами. Гостей к столу скликали отборнейшие заики, причем текст приглашений тоже написал Петр.
   В день венчания звонили колокола всех московских церквей, и их звон сливался с какофонией огромного оркестра ряженых, шедших в Архангельском соборе. Там девяностолетний священник обвенчал молодых, и они выехали из Кремля под звуки оркестра, гул колоколов и рев пьяной толпы: "Патриарх женился!"
   На свадьбе присутствовали все члены "Собора" и другие приглашенные. Примечательно, что женитьба Зотова состоялась, когда ему исполнилось семьдесят лет. Он очень устал от своей весьма своеобразной службы и просил Петра отпустить его в монастырь. Однако вместо этого царь велел Зотову жениться и приказал выбрать будущую жену из московских вдов.
   Его женой стала Анна Еремеевна Стремоухова, урожденная Пашкова, офицерская вдова, бывшая ненамного моложе своего нового мужа. Когда он через три года умер, Анна Еремеевна вышла замуж в третий раз, остановив свой выбор на новом князь-папе - Петре Ивановиче Бутурлине. Однако и здесь Анну Еремеевну постигла неудача - в середине 1723 года, опившись и объевшись на очередном "Соборе", третий муж умер.
   За сорок дней до собственной смерти, 19 декабря 1724 года, Петр вновь намеревался созвать "Собор", чтобы произвести "чин нового избрания", "Всесвятейшим, Всешутейшим патриархом Кукуйским, Прешбургским, Заяузским и от великих Мытищ" Петр планировал избрать одного из основателей "Собора", графа и сенатора Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина. Однако выполнить монаршее предначертание Мусин-Пушкин не успел - помешала смерть главного затейника всех этих дел - "смиренного протодиакона Петра Михайлова".
   Вторым чином на иерархической лестнице "Собора" был князь-кесарь. Сначала этот сан носил Федор Юрьевич Ромодановский, называвшийся еще и "потешным генералиссимусом четырех выборных потешных полков и прешбургским королем".
   Вспомним крепость Прешбург, построенную возле села Преображенского на реке Яузе в 1685 году. Именно там нередко и собирался "Сумасборнейший, Всешутейший и Всепьянейший Собор". Вспомним также, что в селе Преображенском размещался Пыточный преображенский приказ, начальником которого тоже был Федор Юрьевич. А уж в последнем своем качестве он наводил страх и ужас на всю Москву и в особенности в отсутствие Петра. Не случайно все другие члены "Собора" страшились Ромодановского и заискивали перед ним - ведь за его спиной стояли палачи Преображенского приказа.
   Ромодановский и Зотов умерли в одном и том же году. О преемнике Зотова мы уже знаем, на место князь-кесаря Петр попросил заступить сына умершего - Ивана Федоровича. Ему же был поручен и Преображенского приказ.
   Иерархия внутри "Собора" напоминала церковную: после двух первых лиц шли митрополиты - владыки различных городов, после них - протодиаконы, диаконы и т.д. По мере роста заслуг в шутовстве и пьянстве "Собор" коллегиально повышал своих членов. Так, сам царь был "протодиаконом Петром Михайловым". А митрополит "царствующего и великого града Санкт-Петербурга, Ижорской и Кроншлотской Ингерманландии" числился по 1717 год Петр Бутурлин.
   Состав "Собора", действовавшего более четверти века, конечно же менялся. Однако можно назвать тех, кто состоял в нем почти все время его существования. В деятельности "Собора" чаще других участвовали: Лефорт, Меншиков, Готовцов, Семен Бехтеев, П.И., И.И. и А.Б.Бутурлины, брат Меншиков - Гаврила, Г.И.Головкин, И.А.Мусин-Пушкин, Б.П.Шереметьев, Ю.Щербатов, М.Колычев, М.Собакин, Я.Лобанов, М.А.Головин, В.Ржевский, А.Савелов, И.Денисов, Ф.Протасьев, М.В.Оболенский, И.Р.Стрешнев, Л.Воейков, И.Чириков, П.Муханов, Ф.М.Апраксин, А.Я.Хилков, Н.И.Репнин, Ф.А.Головин, Шемякин, П.И.Прозоровский, Т.Б.Юшков, Я.Тургенев, Колтовской, Б.Полибин, Губин, Тиматов, Ключарев, Козырев, Г.Кашнин, Траханиотов, И.Лосев, О.Метлин.
   Даже беглое знакомство со списком свидетельствует о пестроте состава "Собора". Если П.И.Бутурлин почти ничем, кроме шутовства и пьянства, не отличился, то его племянники - Иван Иванович и Александр Борисович - стали известными военачальниками. Первый дослужился до чина генерал-аншефа, второй стал генерал-фельдмаршалом, московским генерал-губернатором, получив в 1760 году титул графа. (Далее мы узнаем и о том, что Александр Борисович был одним из любовников цесаревны Елизаветы Петровны, что сказалось и на его служебной карьере.)
   Не менее убедительны и имена Лефорта, Меншикова, Ромодановских, Головина, Головкина, Шереметьева, Мусина-Пушкина, Апраксина, Репина и некоторых других, бывших подлинными сподвижниками Петра.
   А теперь о женской части "Собора".
   Князь-игуменьей была Дарья Гавриловна Ржевская, урожденная Соковнина, разбитная, бойкая на язык, угодливая баба-шутиха, пользовавшаяся благоволением Петра и ставшая его доверенным лицом при молодой жене царевича Алексей Петровича Софье-Шарлотте.
   Софья-Шарлотта много раз просила своего августейшего свекра убрать от нее эту пьяницу и доносчицу, специально приставленную для сбора сплетен и соглядатайства, но Петр всякий раз оставлял ее просьбы без ответа.
   Распущенную, почти всегда пьяную князь-игуменью Дарью Гавриловну Ржевскую едва ли не превзошла такими же качествами ее дочь Евдокия. В 1708 году пятнадцатилетней девочкой попала Евдокия в постель к Петру, а через два года Петр пристроил ее, выдав замуж за своего любимца, бывшего денщика, а в ту пору тридцативосьмилетнего бригадира Григория Петровича Чернышова, родоначальника графской фамилии. Муж Евдокии был храбр, честолюбив и прославился многими подвигами в Северной войне: участвовал в штурмах десятка крепостей, взял в плен коменданта Нарвы генерала Горна, был много раз ранен. Свою женитьбу на царской фаворитке он расценил как награду за боевые подвиги. Евдокия принесла бедному бригадиру немалое приданое, да и Петр одарил молодых богатыми подарками. Петр и потом долгие годы сохранял с нею прежнюю связь , как утверждали, был отцом шестерых ее детей - трех сыновей и трех дочерей. Однако, учитывая необыкновенно легкий нрав Евдокии, отцом этих детей мог быть и любой другой из ее поклонников.
   И все же Евдокия Чернышова не была второй дамой в "Соборе". Она упомянута здесь после князь-игуменьи только потому, что была ее дочерью.
   Второй дамой была ее величество государыня князь-цесаревна Ромодановская, третьей - архиигуменья Стрешнева, ставшая после смерти Ржевской князь-игуменьей; затем шла игуменья - княгиня Анастасия Петровна Голицына, урожденная княжна Прозоровская, и, наконец, госпожа адмиральша Михайлова, то есть царица Екатерина I.
   Здесь названы важнейшие "старицы", а кроме них в женскую часть входили послушницы и богомолки, смиренные грешницы, завлекаемые в этот содом от случая к случаю.
   Через него прошли многие сестры, дочери и жены самих членов "Собора", их дальние родственники и просто знакомые девицы и женщины, если они отличались миловидностью и могли понравиться "протодиакону Петру Михайлову" и его причту.
   Несомненно, что участницам "Собора" были и девицы Арсеньевы, и сестры Меншиковы, и многие иные "инокини".
   А теперь вкратце о чине избрания и чине поставления. Обе церемонии были разработаны самим Петром. В них участвовали: 1) искусные свистуны, подражатели птичьему пению, набранные из разных мест; 2) синодальные певчие; 3) певчие государевы; 4) подстенная братия; 5) диаконы; 6) попы; 7) монахи знатные; 8) архимандриты и суфреганы (епископы-викарии); 9) князь-папинские служители; 10) Бахус, несомый монахами великой обители, и ковш, несомый от плешивых; 11) архижрецы по одному.
   К собравшимся выходили три претендента на вакансию князь-папы и: "Да посадятся в особой каморе на прорезанных стульях. Тогда от Собора посылаются папины - архидиакон, ключарь и протодиакон (последний - сам Петр) свидетельствовать их крепким осязанием. Они же осязая, воскликнут: "Габет, габет, габет - форамен!"
   Такая церемония изображала пародию на избрание римских пап. После того как в 855 году на ватиканском троне под именем Иоанна VIII оказалась женщина - немка из Майнца по имени Гильберта, ловко выдавшая себя за монаха-мужчину, было решено впредь проверять пол новых претендентов на папский престол. Именно это и делалось на "Соборе".
   Убедившись, что все три претендента имеют мужское естество, члены "Собора" шли к князь-игуменье, держа в руках по два куриных яйца: одно - белое, а другое - черное и при этом "Целуя оную в перси".
   Голосование проводилось яйцами. Кто из претендентов получал наименьшее число черных яиц, тот и становился князь-папой.
   На избранного надевали папскую мирту и мантию, и плешивые, посадив его на носилки, несли на своих головах к трону, после чего пели ему многолетие.
   Князь-папа, сидя на троне, держал в руках орла - огромный кубок с вином. Остальные подходили к нему, целуя руку, а "тако жив... под лоном". "И пиют из десницы в знак присяги верности закона".
   После этого сажали новоизбранного в огромный ковш и провожали всем "Собором" к его дому. А там опускали князь-папу в чан, наполненный пивом и вином, "и, пив из онаго, расходятся".
   На вопрос князь-кесаря: "Како содержиши закон Бахусов и во оном подвизаешься?" - новый папа отвечал: "Восстав поутру, еще в потемках, а иногда и в полночь, испиваю две или три чары. И продолжающееся время препровождаю таким же образом. Когда же придет время обеда, пью по чашке немалой, переменяя разные пития, паче же вином, так как оно - лучшее и любезнейшее Бахусово питие, и им я чрево свое, как бочку добре, наполняю; так что иногда и еду проношу мимо рта из-за дрожания десницы моей и из-за того, что пью до потемнения в очах и собственной руки от этого не вижу. И так всегда творю. И учить такому же паству мою обещаю. Мыслящих же по-другому - отвергаю, и отчуждаю от себя, и матерю всех пьяноборцев. А я, как только что говорил, все это буду совершать до скончания моей жизни с помощью отца нашего Бахуса.
   В нем же живем, а иногда и с места не движемся, и есть ли мы или нет нас - не ведаем. А я желаю тебе, отцу моему, и всему нашему Собору все это получити. Аминь".
   После этого князь-кесарь говорил: "Пьянство Бахусово да будет с тобой, затемневающее, и дрожайщее, валяющее, и безумствующее тебя во все дни жизни твоей!", а новый князь-папа, упав на колени, клал голову, руку и грудь на лежащую перед ним винную бочку и слушал песнь Бахусову. Затем архижрецы облачали его в папский наряд, кропили ему вином лицо, голову, руки и читали молитву: "Во имя всех кабаков, во имя всех табаков, во имя всех водок, во имя всех вин, во имя всех каразинов, во имя всех браг, во имя всех бочек, во имя всех ендóв, во имя всех ковшей, во имя всех плошек, во имя всех чарок, во имя всех стаканов, тако же во имя собранных вкупе канарейки, синицы, жаворонка, снегиря, соловья, чайки, сойки, грача, лебедя, ворона, сокола, кречета, орла великого, корабля и кита, носящего их". (Имена птиц носили разномерные сосуды, предназначенные для питья вин.)
   И наконец, надев на князь-папу митру, сажали его на трон, а он вкушал из орла вино и подавал кубок всем присутствующим. Так проходили чин избрания и чин поставления, а прочие возлияния по разным поводам мало чем отличались друг от друга.
   :

   Теперь же вернемся в 1698 год, когда Петр подавил стрелецкий мятеж, а заодно расправился и с опостылевшей Евдокией. Заточение законной супруги в монастырь развязало руки Петру, и он стал серьезно помышлять о женитьбе на Анне Монс. Осенью того же года Петр уехал на кораблестроительные верфи под Воронеж, а за себя в Москве оставил "любезного друга Франца".
   По возвращению Петра начались пиры и праздники в честь подавления бунта. Они проходили в новом дворце Лефорта, построенном во время путешествия царя по Европе и по его распоряжению. Это был необычно роскошный и огромный дворец. Главная часть дворца, с центральным залом высотой более двадцати метров, была обращена в сад. Множество других залов напоминали музей искусств: в них были собраны китайские вазы и коллекции фарфора, батальная живопись и модели кораблей, образцы оружия и доспехов...
   Двадцатого февраля 1699 года необычно торжественно было отпраздновано новоселье, а еще через десять дней Лефорт заболел горячкой, а точнее, общим заражением крови и 2 марта умер.
   Петр сильно горевал, смерть лишила его преданнейшего и любимейшего соратника и друга. Но она же и положила конец двусмысленным отношениям с Анной Монс, которая теперь, кажется, стала полностью принадлежать Петру.
   Со смертью Лефорта на дворцовом небосклоне круто поднялось в зените новое светило - Меншиков. Сохраняя верность и преданность Петру, Александр Данилович держался тех, кто был мил сердцу царя, и он мгновенно отказывался от своих привязанностей, как только таковый менялись у царя. Пока царь любил Анну Монс, Меншиков столь же пылко ее обожал, всячески разжигая их чувства друг к другу.
   Если бы не начавшаяся вскоре война со Швецией, то, может быть, Анна Ивановна и стала бы русской царицей, как немного позже случилось это с другой возлюбленной Петра - Мартой Скавронской, вошедшей в историю под именем Екатерины I.
   Итак, 19 августа 1700 года Россия объявила войну Швеции, начав самую продолжительную в своей истории Северную войну, длившуюся двадцать один год. 22 августа Петр отправился на театр военных действий к Нарве. 19 ноября русские войска потерпели там серьезнейшее поражение, но Петр не опустил рук и с еще большей энергией продолжал начатое дело. Тема этой книги не позволяет подробно останавливаться на истории военной или политической, если, по крайней мере, события не связаны с перипетиями личной жизни наших героев. Поэтому и сейчас речь пойдет об одном эпизоде, без которого не случилось бы крутого поворота в отношениях Петра и Анны Монс.
   Однажды, в апрельский вечер 1703 года, царь прогуливался с саксонским посланником Кенигсеком возле стен осажденной шведской крепости Нотебург (потом Петр переименовал ее в Шлиссельбург). Вдруг Кенигсек поскользнулся на бревне, переброшенном через ручей, и на глазах Петра рухрул в воду лицом вниз. К нему на помощь пришли солдаты, но было уже поздно - саксонский посланник захлебнулся, и откачать его не удалось.
   Когда утопленника вытащили из ручья, у него в карманах обнаружили целую пачку писем Анны Монс, в которых, как писал академик Герард Фридрих Миллер, она "слишком ясно выражала свою преступную любовь к Кенигсеку". У Кенигсека оказался и миниатюрный живописный портрет Анны.
   Петр тотчас же приказал приставить к дому Анны Монс крепкий караул и никого к ней не пускать. Догадываясь о причине немилости, Анна пыталась во что бы то ни стало вернуть себе расположение царя и пробовала сделать это при помощи колдовства, чародейства, приворотных зелий, перстней и тому подобной каббалистики.
   Опала над всем семейством Монс продолжалось до 1707 года и прекратилась из-за вмешательства прусского резидента Георга Иоганна Кайзерлинга, который, как и Кенигсек, сопровождал Петра на войне. 10 июля 1707 года недалеко от Люблина, где стояла тогда главная квартира русской армии, Кайзерлинг объявил Петру, что Анна Монс - его невеста и потому он просит разрешения на брак с ней.
   Петр ответил ему так:
   - Я воспитывал девицу Монс для себя, с искренним намерением жениться на ней, но так как она вами прельщена и развращена, то я ни о ней, ни о ее родственниках ничего не слышать, ни знать не хочу.
   Присутствующий при этом Меншиков добавил:
   - Девка Монс действительно подлая, публичная женщина, с которой я сам развратничал столько же, сколько и ты.
   В ответ Кайзерлинг полез драться, но Петр и Меншиков спустили его вниз по лестнице.
   Упрямый пруссак все же добился своего, но только четыре года спустя после этого происшествия. Он обвенчался с Анной в июне 1711 года, однако через полгода умер. Анна пережила его не намного: она скончалась в Немецкой слободе 15 августа 1714 года.

   Не станем долго интриговать читателя и скажем сразу же - под фамилией "Скавронская" и прозвищами "Трубачева" и "Веселевская" значилась одна и та же особа - будущая жена Петра, российская императрица Екатерина I.
   Существует несколько версий происхождения Екатерины. Одну из них излагает француз Франц Вильбуа, служивший в русском флоте с момента его создания и впоследствии ставший вице-адмиралом.
   Он оставил интересные "Записки", касающиеся многих событий первой четверти XVIII века, свидетелем которых был или о которых ему довелось слышать. Вильбуа был близок Петру и Екатерине, долго служил у царя адъютантом. Петр сосватал и женил француза на фрейлине Екатерины, старшей дочери пастора Эрнста Глюка - Елизавете, с которой будущая русская царица росла с трех до шестнадцати лет в семье Глюка, удочерившего маленькую сироту Марту. Вильбуа дружил и с семьей младшей сестры своей жены - Дарьи Глюк, вышедшей в России замуж за обер-гофмейстера царского двора Дмитрия Андреевичя Шепелева.
   Таким образом, у Вильбуа оказалась уникальная информация о детстве и юности Екатерины, в католическом крещении - Марты. По свидетельству Вильбуа, родители Марты умерли от чумы, когда девочке было три года. Ее подобрал протестантский пастор города Мариенбурга Даут и взял к себе в дом. Однако эпидемия чумы выкосила и эту семью: осталась в живых лишь сирота Марта. И во второй раз девочку подобрал тоже священник, приехавший в Мариенбург принять опустевший приход. Это был Эрнст Глюк.
   В семье пастора Глюка Марта находилась на положении полувоспитанницы - полуслужанки: вместе с тремя дочерьми пастора училась чтению и письму по-немецки, рукоделию и ведению хозяйства.
   Одна из версий происхождения Екатерины заключалась в том, что ее мать была крепостной немецкого дворянина Альвендаля и от мимолетной связи со своим господином понесла будущую российскую императрицу. Отец Екатерины - де-юре литовский крестьянин по имени Самуил - не имел фамилии, как и большинство крепостных в Литве и Польше, а стало быть, и его дочь тоже была бесфамильной. Он жил в одной из деревень графов Сапега неподалеку от лифляндской границы. У Самуила было четверо детей - сын Карл и дочери: Марта, Христина и Анна, крещенные по католическому обряду.
   Вскоре после рождения последней дочери Самуил умер, и его осиротевшая семья переехала в Лифляндию, принадлежавшую тогда Швеции, в деревню Ленневарден на речке Румбе.
   По довольно достоверным источникам, Марта родилась 5 апреля 1686 года. Из-за бедности мать устроила девочку к лютеранскому пастору в местечко Роон, а затем к пастору Эрнсту Глюку в Мариенбург (ныне латвийский город Алуксне).
   Так как вопрос о происхождении Екатерины невыяснен и многие данные противоречивы, дальнейшее повествование может показаться и нелогичным и несогласующимися. И все же здесь будут представлены главные версии, существующие на сегодня.
   По свидетельству современников, в молодости Екатерина не отличалась особой красотой, была смуглой, полной, но необычайно симпатичной, располагающей к себе девушкой, которая нравилась многим мужчинам. Не отличалась она и чрезмерной строгостью, почему целомудренный пастор Глюк решил положить конец фривольным приключениям своей воспитанницы и предложил ей найти себе жениха. Марта выбрала парня, который ей нравился, да и ему она была по душе. Таким образом состоялся брак по любви, и была сыграна небогатая, но веселая свадьба.
   Муж Марты - Иоганн Крузе, судя по фамилии и имени - немец, служил в местном гарнизоне. И очевидно, был трубачом, потому что сразу после свадьбы Марту стали называть "Трубачевой". Это прозвище на первых порах заменило фамилию. Но их семейная жизнь продолжалась лишь несколько дней - Иоганн ушел со своим отрядом в поход, а вскоре, 25 августа 1702 года, в Мариенбург вошли войска Бориса Петровича Шереметева, и волей случая Марта оказалась в его доме. Молодая служанка ненадолго стала любовницей пятидесятилетнего фельдмаршала, но тот вскоре уступил ее своему гостю - женолюбу и сладострастнику Меншикову, которому прекрасная Марта попалась на глаза. Правда, известный русский историк князь П.В.Долгоруков, перечисляя любовников Марты в Мариенбурге, называет еще и генерала Родиона Христиановича Бауэра (Боура), а уже после него Шереметева и Меншикова.
   Когда Меншиков привез Марту в Москву, ее именовали "Веселевская". Разгадка тому содержится в письме П.М.Бестужева-Рюмина, посланном Екатерине 25 июня 1715 года. Он писал, что отыскал "в Крымборхе фамилию Веселевских". В частности, у некоего курляндца Вильгельма Гана были четыре сестры. Первая вышла замуж за Яна Веселевского; вторая - Доротея - "была за Сковородским", то есть Скавронским. У Доротеи были сыновья - Карл и Фридрих, четыре дочери - Анна, Доротея, еще Анна и Екатерина. Эта-то Екатерина и жила в Кройсбурге (он же Крышборк, Крымборх, Крейсбурх) "у тетки своей Марии-Анны Веселевской, которую в двенадцатилетнем возрасте взял в Лифлянды шведский мариенбургский пастор". Далее Бестужев сообщал сведения и о других членах этой фамилии, причем отмечал, что многие из них умерли в поветрие, то есть во время чумы.
   Так, мало-помалу вырисовывались забытые и самой Мартой эпизоды ее раннего детства. А может быть, ей и не очень-то хотелось, чтобы горькая и суровая правда о первых годах ее нищенской и сиротской жизни сделалась достоянием князей и генералов, окружавших трон ее мужа, пока еще не венчанного с ней.
   Все это выяснялось потом, а в 1703 году Меншиков с гордостью показывал свою новую служанку-наложницу приходившим к нему в дом друзьям и собутыльникам, но усиленно скрывал ее от Петра, так как понимал, что попадись Марта на глаза царю, он тотчас лишится своей услады.
   Но однажды Меншиков во время попойки с царем проболтался о прелестной любовнице. Петр велел немедленно показать ему девушку. Тут-то и увидел Петр свою суженую - шестнадцатилетнюю, пухленькую, с необычно живыми черными глазами и совершенно необъятным бюстом. Девушка мыла окна и, не замечая царя, легко перескакивала с подоконника на подоконник.
   Царь увез Марту с собой, спрятав ее от всех в маленьком домике на окраине столицы. Только наиболее близкие ему люди знали, кем на самом деле является для государя эта юная служанка, официально значившаяся женой придворного конюха. Скоро Марта была введена Петром и Меньшиковым в круг близких подруг и родственниц царя и фаворита.    Новый роман Петра не походил ни на один из предыдущих: от шестнадцатилетней литовской крестьянки тридцатидвухлетний царь потерял голову. он не считал ее простой наперсницей, но видел в ней будущую жену, тем более что она скоро забеременела и родила близнецов - Петра и Павла, умерших в младенчестве. И потому уже в 1705 году Петр предложил своей будущей жене принять православие.
   К этому времени и сама она прекрасно понимала, что Россия стала для нее новой родиной, где ей предстоит прожить еще очень долго. "Для того, - писал историк К.И.Арсеньев, - оставила веру своей родины и приняла православие; усердно начала изучение русского языка и скоро преуспела в нем так, что казалось, будто всегда принадлежала к великой семье русского народа".
   Крестным отцом Марты, получившей новое имя - Екатерина, стал сын Петра - пятнадцатилетний царевич Алексей, а крестной матерью - сводная сестра царя Екатерина Алексеевна - сорокасемилетняя дочь Алексея Михайловича и Марии Милославской. Отчество "Алексеевна" Екатерина получила от своего крестного отца - пасынка Алексея. Теперь все, кто пренебрегал ею, резко изменили к ней отношение, ибо перед ними была крестная дочь царевича и царевны, и, наверное, будущая государыня.
   Даже Меншиков сменил тон и, оставаясь ближайшим другом Екатерины, стал вместе с тем и почтительным подданным.
   А между тем новообращенная Екатерина и ее прежние товарки продолжали жить одной компанией сначала при дворе любимой сестры Петра -Натальи Алексеевны, а потом во дворце Меншикова. Они не были домоседками и часто уезжали к царю в Нарву, Смоленск, Витебск, Петербург. В 1707 году у нее родилась первая дочь - Екатерина, скончавшаяся через год, а затем еще две девочки: 27 января 1708 года - Анна, а 18 ноября 1709 года - Елизавета. Первой из них было суждено занять трон в Голштинском герцогстве, а второй - стать российской императрицей.

   Двадцать пятого февраля 1711 года в Успенском соборе был зачитан Манифест об объявлении войны Османской империи. В этот же день, перед тем как отправиться в поход против турок, Петр обвенчался с Екатериной. Правда, венчание было тайным, но оно - было. Впервые Екатерина пустилась навстречу опасностям, а может быть, и смерти не как любовница Петра, а как законная жена.
   Необычайно сильная привязанность Петра к Екатерине объясняется не только силой чувств, которые он долгие годы испытывал к ней.
   Прусский резидент в Петербурге граф Г.Ф.Бассевич писал в своих "Записках": "Она имела власть над его чувствами, власть, которая производила почти чудеса. У него бывали иногда припадки меланхолии, когда им овладевала мрачная мысль, что хотят посягнуть на его особу. Самые приближенные к нему люди должны были трепетать его гнева. Появление их узнавали по судорожным движениям рта. Императрицу немедленно извещали о том. Она начинала говорить с ним, и звук ее голоса тотчас успокаивал его, потом она сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почесывала. И он засыпал в несколько минут. Чтобы не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжение двух или трех часов. После того он просыпался совершенно свежим и бодрым. Между тем прежде, нежели она нашла такой способ успокаивать его, припадки эти были ужасом для его приближенных, причинили, говорят, несколько несчастий и всегда сопровождались страшной головной болью, которая продолжалась целые дни. Известно, что Екатерина Алексеевна обязана всем не воспитанию, а душевным своим качествам. Поняв, что для нее достаточно исполнять важное свое назначение, она отвергла всякое другое образование, кроме основанного на опыте и размышлении".
   Отправившись к армии, Петр находился в пути почти четыре месяца. Столь долгое его путешествие от Москвы до Прута объясняется тем, что по дороге он подолгу останавливался в различных городах, решая вопросы грядущей кампании и особенно основательно подготавливая и проводя дипломатические акции. К тому же из-за внезапной болезни пришлось остановиться в Луцке.
   В Галиции, в местечке Ярославле, Петр встретился с молдавским господарем Дмитрием Кантемиром и 11 апреля 1711 года подписал с ним союзный договор, направленный против турок. Здесь же 30 мая Петр подписал договор с польским королем Августом II, специально для этого приехавший в Ярославль.
   И еще одно важное дело решилось во время пребывания Петра и Екатерины в Галиции: в местечке Яворово 19 апреля состоялось подписание брачного соглашения о женитьбе царевича Алексея Петровича на немецкой принцессе Софье-Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской. По условиям договора, невеста оставалась в своей прежней лютеранской вере, а будущим детям предстояло креститься по православному обряду.
   В то время, когда Петр и Екатерина находились в походе, Алексей жил в семье своей семнадцатилетней невесты, в увеселительном замке Зальцдален около Брауншвейга, и писал своей мачехе: "Герцог-отец, дед и мать герцогини, моей невесты, обходятся со мною зело ласково".
   Двенадцатого июня Петр и Екатерина прибыли в лагерь русских войск на Днестре, но множество русских полков было еще в пути. Их марш к Днестру оказался очень трудным: стояла сильная жара, высушившая не только ручьи и озера, но и колодцы. К тому же саранча пожрала траву, и от бескормицы пало множество лошадей, замедляя тем самым движение артиллерии и обозов. Провианта не хватало, ибо край подвергся разорению турками и союзными им татарами.
   Наконец дивизии Шереметева, Вейде и Репнина - общей численностью около сорока тысяч человек - соединились на берегу Прута и построили укрепленный лагерь. Скоро вокруг него сосредоточились неприятельские силы, в три раза превосходящие русские и союзные им молдавские войска. После двух турецких штурмов, с трудом отбитых русскими, оставшись без продовольствия и не имея доступа к воде, Петр решил капитулировать. Он приказал Екатерине покинуть ночью лагерь и скакать в Польшу. Но она наотрез отказалась, а вместо бегства принесла Петру все свои драгоценности, стоившие десятки тысяч золотых рублей.
   С этими драгоценностями в турецкий лагерь отправился вице-канцлер Петр Павлович Шафиров, сопровождавший царя в походе, и подкупил ими великого визиря, согласившегося выпустить окруженную армию из лагеря.

Примечание: Через три года после Прутского похода, в 1714 году, в память об этом поступке своей жены Петр учредил орден Святой великомученицы Екатерины, которым награждались только женщины. Девизом ордена были слова: "За Любовь и Отечество", а пояснительная надпись гласила: "Трудами сравнивается с супругом".

   Армия пошла к границам России, к Днерсту, а Петр и Екатерина отправились сначала в Варшаву для свидания с Августом II, а затем в Карлсбад, на воды, и, наконец, в Торгау, где должна состояться свадьба царевича Алексея Петровича и принцессы Софьи-Шарлотты, доводившейся свояченицей австрийскому императору.
   Тринадцатого октября 1711 года Петр и Екатерина приехали в саксонский город Торгау, и на следующий день во дворце было совершено венчание и отпразднована довольно скромная свадьба. После нее родители Алексея отправились дальше, а он остался в Саксонии.

   Спустя два года Алексей и Софья-Шарлотта обосновались в Петербурге. В 1714 году у них родилась дочь Наталья, а еще через полтора года - сын Петр, будущий российский император Петр II. Через десять дней после рождения сына Софья-Шарлотта умерла от родильной горячки.
   Алексей во время ее болезни был рядом и несколько раз падал в обморок.
   Причиной его душевной слабости была не только кончина жены. Незадолго до ее смерти царевич завел роман с крепостной служанкой своего первого учителя Никифора Вяземского - Ефросиньей Федоровной. Не исключено, что в те трагические минуты его мучили угрызения совести.
   Это был единственный любовный сюжет в жизни Алексея Петровича, влюбившегося в Ефросинью до такой степени, что впоследствии он просил даже позволения жениться на ней, предварительно выкупив Ефросинью и ее брата Ивана на волю у их хозяина.
   Софья-Шарлотта, знавшая о связи мужа с Ефросиньей, на смертном одре с горечью проговорила, что "найдутся злые люди, вероятно, и по смерти моей, которые распустят слух, что болезнь моя произошла более от мыслей и внутренней печали".
   Петру конечно же передали слова невестки, и царевич страшно боялся отцовского гнева. Но еще более Алексей опасался ярости Петра, когда на поминках Софьи-Шарлотты отец сам вручил ему грозное письмо. Он писал Алексею, что радость побед над шведами "едва не равная снедает горесть, видя тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного". Петр упрекал сына в том, что тот не любит военного и других необходимых для государства дел.
   "Сие представя, - писал Петр, - обращуся паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому насажденное и взращенное оставлю? Тому ленивому рабу евангельскому, закопавшему талант свой в землю? Еще и то воспомяну, какого злого нрава и упрямства ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранил и даже бивал, к тому же сколько лет, почитай, не говорю с тобой, но ничто на тебя не действует, все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только бы дома жить и им веселиться. Однако ж всего лучше безумный радуется своей беде, не ведая, что может от того следовать не только ему самому, то есть тебе, но и всему государству? Истинно пишет святой Павел: "Как может править церковью тот, кто не радеет и о собственном доме?"
   Обо всем этом с горестью размышляя и видя, что ничем не могу склонить к добру, я посчитал за благо написать тебе сей последний тестамент и подождать еще немного, если нелицемерно обратишься. Если же не случится, то знай, что я тебя лишу наследства, яко уд гангренный. И не мни себя, что один ты у меня сын и что все сие я только в острастку пишу: воистину исполню, ибо если за мое Отечество и людей моих не жалел и не жалею собственной жизни, то как смогу тебя, непотребного, пожалеть? Пусть лучше будет хороший чужой, нежели непотребный свой."
   Отвечая отцу, Алексей во всем соглашался с ним и просил лишить его права наследования престола, ссылаясь на слабость здоровья и плохую память, утверждая, что "не потребен к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я".
   Когда Алексей писал это письмо, Екатерина Алексеевна родила очередного ребенка. Это был мальчик, и Алексей просил отца назначить наследником престола новорожденного брата. В заключении Алексей клялся в том, что никогда не заявит своих прав на престол, а для себя просил лишь "до смерти пропитания".
   Это письмо он писал по совету своих ближайших друзей - Александра Кикина и князя Василия Долгорукова. Причем последний сказал Алексею: "Давай писем хоть тысячу. Еще когда это будет. Старая пословица: "Улита едет, коли-то будет". Это не запись с неустройкой, как мы прежде давали друг другу". Долгорукий намекал на то, что отказ от престола - пустая отговорка и что только реальный ход событий определяет, на чьей стороне окажется фортуна.
   Петр, по-видимому, узнал и об этом. 19 января 1716 года отправил Алексею еще одно письмо, в котором не верил клятвам сына, полагая, что если бы тот и сам хотел поступить честно, то сделать это ему не позволят "большие бороды, которые ради тунеядства своего ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело. К тому же, чем воздаешь за рождение отцу своему? Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дела мои, которые я делаю для своего народа, не жалея своего здоровья. И, конечно же после меня ты разорителем этого будешь. Того ради, так остаться, как желаешь быть, ни рыбой, ни мясом, невозможно, но или перемени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах..."
   Когда Алексей прочитал это письмо Кикину, тот сказал: "Да ведь клобук-то не гвоздем к голове прибит". И после этого Алексей попросил отца отпустить его в монастырь.
   Еще через неделю Петр отправился на воды в Карлсбад, взяв с собой, между прочим, и Александра Кикина. Перед отъездом он навестил сына и еще раз попросил его, не торопясь, в течении полугода, обдумать: быть ему наследником или монахом? А Кикин, прощаясь с Алексеем, шепнул тому, что, находясь в Европе, найдет царевичу какое-нибудь потайное место, где тому можно будет укрыться, бежав из России.
   Двадцать шестого августа 1716 года Петр послал Алексею письмо все с тем же вопросом. И написал, что если Алексей хочет остаться наследником, то пусть едет к нему, сообщив дату своего выезда из Петербурга, а если - монахом, то пусть скажет о сроке принятия пострига.
   Алексей сделал вид, что решил ехать к Петру, и, взяв с собой Ефросинью Федоровну, ее брата Ивана и трех слуг, 26 сентября 1716 года оставил Петербург. По дороге он встретился в Либаве с Кикиным, сообщившим, что царевича ждут в Вене и австрийский император примет его как сына, обеспечив ежемесячный пенсион в три тысячи гульденов. После беседы с Кикиным Алексей решился окончательно: проехав Данциг, он исчез.
   Через два месяца Петр распорядился начать поиски беглеца. Генерал Адам Вейде, стоявший с корпусом в Мекленбурге, русский резидент в Вене Абрам Веселовский, майоры Шарф и Девсон отправились на поиски Алексея. Более прочих повезло Веселовскому. Хорошо зная европейские обычаи, он везде расспрашивал - конечно же за денежную мзду - о русском офицере с женой и четырьмя служителями. Двигаясь от Данцига на юг, Веселовский обнаружил следы Алексея, ехавшего под именем подполковника Кохановского и останавливавшегося в разных городах и гостиницах. Во Франкфурте-на-Одере царевич жил в "Черном орле", в Бреслау - в "Золотом гусе", в Праге - в "Золотой горе". Наконец в Вене 20 февраля 1717 года Веселовский нашел человека - референта Тайной канцелярии Дольберга, который сказал, что Алексей находится во владениях австрийского императора инкогнито.

   Алексей и его спутники приехали в Вену в ноябре 1716 года. Не останавливаясь в гостинице, царевич явился в дом вице-канцлера Шенборна, который уже лег спать. Алексей долго не пускали, предлагая подождать до утра, но царевич так боялся погони и ареста, что добился встречи с Шенборном среди ночи. Бегая по комнате, где происходило рандеву, Алексей кричал:
   - Император должен спасти меня и обеспечить мои права на престол! Я - слабый человек, но таким воспитал меня Меншиков, с намерением расстраивая мое здоровье пьянством. Теперь, говорит мой отец, я не гожусь ни для войны, ни для правления, однако же у меня достаточно ума, чтобы царствовать. А меня хотят заточить в монастырь, куда я иди не хочу! Император должен спасти меня!
   Алексей более всего рассчитывал на свое родство с императором, который был женат на родной сестре его покойной жене Софьи-Шарлотты и, таким образом, доводился ему шурином, а дети Алексея - Наталья и Петр - были племянниками императрицы.
   Карл VI Габсбург немедленно собрал тайную конференцию, на которой было решено сохранить пребывание Алексея в секрете. Он распорядился отвезти царевича сначала в местечко Вейербург под Веной, а оттуда в крепость Эренберг в тирольских Альпах.
   Для сохранения тайны Алексея и его спутников переодели простолюдинами и на крестьянских телегах, настрого наказав соблюдать в пути абсолютное инкогнито и ни слова не произносить по-русски, отправили в Альпы.
   Однако же, останавливаясь на ночлег, Алексей и вся его компания много пили, сильно шумели и тем привлекали к себе внимание австрийцев. Наконец, на восьмой день пути, проехав 600 верст, они добрались до крепости Эренберг, одиноко возвышавшейся на вершине высокой и крутой горы. Крепость располагалась вдали от больших дорог и была идеальным местом для укрытия царевича от любопытных глаз. Эренбергский комендант, генерал Рост, получил от императора инструкцию о строжайшей изоляции "некоторой особы". Причем эта "особа" ни с кем не должна общаться, выходить из крепости, а место его пребывания должно оставаться непроницаемой тайной. Император предупредил Роста, что в случаи нарушения приказа хоть в чем-то он будет лишен имени, чести и жизни.
   Инструкция предписывала не менять ни одного солдата в гарнизоне, пока узники там находятся: под страхом смерти всем солдатам и их женам запрещалось выходить из крепости. "Некоторой особе" разрешалось писать письма, но отправлять их имел право только сам комендант через Вену.
   Меж тем Веселовский от своего агента - референта тайной конференции Дольберга - узнал о месте пребывания Алексея и 23 марта 1717 года сообщил об этом приехавшим в Вену денщику Петра капитану гвардии Александру Румянцеву и трем офицерам, сопровождавшим его. Румянцев немедленно выехал в тирольские Альпы и там доподлинно узнал, где скрывают царевича.
   О поисках Румянцева узнали и австрийцы и, спасая Алексея, предложили тому тайно переехать в Неаполь, оставив слуг и Ивана Федорова в Эренберге, поскольку передвижение целой группой скрыть бы не удалось.
   Переодев Ефросинью в одежду мальчика-пажа, Алексей вместе с ней в три часа ночи выехал из Эренберга. Но все старания обмануть бдительных петровских соглядатаев оказались напрасными: Румянцев уже несколько дней находился под чужим именем в соседней с Эренбергом деревне Рейтин, где проживал и комендант крепости генерал Рост. От одного из гостей Роста - офицера из Вены - Румянцев узнал, что таинственного узника увезли в Неаполь. Румянцев отправился следом.
   Алексея и Ефросинью поместили в замке Сент-Эльм, стоящем на вершине горы, где они и прожили пять месяцев - до осени 1717 года.
   Скоро стало ясно, что их новое убежище раскрыто: в июле в Вене появились тайный советник граф Петр Андреевич Толстой и капитан Румянцев. Они передали императору Карлу VI письмо Петра о просьбе о выдаче сына.

   Депеше этой предшествовали многие попытки захватить царевича и доставить в Россию. Толстой и Румянцев начали операцию по извлечению Алексея из замка Сент-Эльм 1 июля 1717 года, когда Петр находился в Спа. 10 июля Петр передал им письмо к Карлу VI, в котором просил австрийского императора передать царевича в руки графа Толстого, приведя убедительные юридические и моральные доводы.
   Двадцать девятого июля Толстой вручил письмо императору, но Карл VI нашел его недостаточно понятным и просил какое-то время, чтобы принять решение.
   Седьмого августа император Карл VI собрал своих тайных советников, и после обсуждения этого вопроса они согласились, что все следует предоставить воле царевича. А 12 августа Толстому и Румянцеву разрешили ехать в Неаполь для встречи с Алексеем. Из-за сильных и беспрерывных дождей агенты Петра добрались до цели лишь 24 сентября.
   На следующий день их принял вице-король Неаполя. Он устроил встречу царевича Алексея с Толстым и Румянцевым в своем дворце, пытаясь придать ей непринужденный характер. Однако, несмотря на присутствие гостеприимного хозяина дома, царевич трепетал от страха, а посланцы Петра с места в карьер потребовали от Алексея покориться отцовской воле и немедленно ехать в Россию.
   Произошло еще четыре встречи, во время которых ласками, посулами и угрозами наконец удалось уговорить царевича ехать домой. Толстой даже сказал, что Петр не остановится перед применением силы против Австрии, если вопрос возвращения Алексея не будет решен.
   Алексей просил только об одном - разрешить ему обвенчаться с Ефросиньей, которая была на четвертом месяце беременности. Согласие на это было дано от имени Петра, поскольку именно Ефросинья уговорила Алексея возвратиться в Россию.
   Съездив в недалекий от Неаполя города Бари и поклонившись там мощам святого чудотворца Николая Мирликийского, Алексей 14 октября отправился на родину. Ефросинья ехала вместе с ним, по потом отстала, чтобы продолжать путь не спеша и не подвергать себя опасности выкидыша или неблагополучных родов.
   Алексей с дороги писал ей письма, пронизанные любовью и заботой. Он советовал Ефросинье обращаться к врачам и аптекарям, беспокоился: удобный ли у нее экипаж, тепло ли она одета; посылал ей немалые деньги, а потом и бабок-повитух, которые могли бы хорошо принять роды.
   Тридцать первого января 1718 года Алексей прибыл в Москву, а Ефросинья в середине апреля - в Петербург. К сожалению, никаких известий о том, когда состоялись роды и кто родился, до нашего времени не дошло.
   Зато хорошо известно, как ждал Ефросинью Алексей Петрович, как надеялся, что отец все-таки разрешит им обвенчаться и позволит жить вместе в одной из деревень под Москвой. Но этому не суждено было статься. Как только Ефросинья вернулась в Петербург, ее тут же арестовали, заключили в крепость и приступили к допросам. Ее не пытали, а Петр всячески выказывал ей свои симпатии, чтобы добиться ее искренности. Данные Ефросиньей показания окончательно погубили царевича.
   Первое свидание Алексея с отцом состоялось 3 февраля. Царь приказал собраться в Столовой палате Кремлевского дворца церковным иерархам, сенаторам, другим высшим чинам. Вошел царевич вместе с Толстым и, увидев царя, повалился ему в ноги. Он просил простить его, даровав жизнь, и отрекался от всех прав на престол.
   "Я окажу тебе милость, - сказал Петр, - но только с тем, чтобы ты показал самую истину и объявил о своих согласниках, которые тебе присоветовали бежать к цесарю".
   Алексей тут же назвал имена многих своих соучастников, и после этого Петр немедленно начал розыск.
   В Преображенском приказе оказались главные сообщники Алексея - Александр Кикин, Никифор Вяземский, Иван Афанасьев, Василий Долгоруков и Семен Нарышкин, а вслед за ним допросам и пыткам подверглись более пятидесяти человек.
   Следствие проходило до середины июня 1718 года, когда на очной ставке Алексея и Ефросиньи установили сугубую вину царевича, а он сам попал в каземат Петропавловской крепости и был подвергнут пыткам.

   Четырнадцатого июня Алексея привезли из Москвы в Петропавловскую крепость, Трубецкой бастион. Через пять дней его начали пытать и за неделю пытали пять раз. Больной, слабый духом и смертельно напуганный Алексей сознался и в том, чего не было, стараясь, чтобы пытки прекратились как можно скорее. Он даже наговорил на себя, что хотел добыть престол при помощи армии австрийского императора.
   Двадцать четвертого июня верховный суд, состоявший из 127 человек, единогласно постановил предать царевича смерти. Выбор казни был отдан на усмотрение отца.
   По одним данным, на последней пытке присутствовали только Петр и пользующийся его особой доверенностью генерал-аншеф Адам Адамович Вейде. Вейде посоветовал Петру отравить царевича. Петр согласился, и Вейде заказал аптекарю сильный яд. Царь и Вейде вместе отнесли яд Алексею, но царевич наотказ отказался принимать снадобье. Тогда они повалили Алексея на пол, оторвали половицу, чтобы кровь могла стекать под пол, и топором обезглавили потерявшего сознание царевича, истощенного мучениями и страхом. Существует версия, что на этом трагедия не окончилась: на авансцене истории появился еще один персонаж - фрейлина Екатерины Анна Ивановна Крамер, которой Петр доверял не меньше, чем генералу Вейде.
   Анна была в особом "кредите" у Петра. Именно она приехала вместе с Петром и Вейде в Петропавловскую крепость, где переодела мертвого царевича в приличествующий случаю камзол, штаны и башмаки, а затем искусно пришила к туловищу его отрубленную голову, замаскировав страшный шов большим галстуком.
   По другой версии, 26 июня на последнюю трехчасовую пытку царевича Алексея приехал Петр, Мешников и другие сановники, а через семь часов после пытки царевич скончался. Есть свидетельства, что по приказу Петра Алексея удушили подушкой четверо офицеров, а руководил всем этим Александр Иванович Румянцев.
   Академик Н.Г.Устрялов, посвятивший изучению жизни царевича четырнадцать лет, приводит девять версий его смерти. Наиболее достоверной ему представляется смерть от последовавшего в результате пыток апоплексического удара.
   Во всяком случае 13 декабря 1718 года Румянцев был пожалован сразу двумя чинами - майора гвардии и генерал-адъютанта, и ему были отданы две деревни, ранее принадлежавшие сторонникам убитого царевича.
   Царского благоволения за особые заслуги была удостоена и Анна Крамер. Как только царевича похоронили, Анна Крамер уехала в свою родную Нарву, где и прожила до 1770 года, умерев на семьдесят шестом году.
   Желая показать, что смерть Алексея для него ничего не значит, Петр 27 июня, на следующий день после его гибели, пышно отпраздновал девятую годовщину Полтавскую битвы. В официальных бумагах все чаще стало появляться имя единственного сына Петра и Екатерины - трехлетнего великого князя Петра Петровича. Родители видели в нем законного наследника престола и радовались тому, что мальчик растет крепким, веселым и разумным. Но судьба распорядилась иначе: после недолгой болезни 25 апреля 1719 года мальчик умер.
   На траурной службе по умершему неосторожно рассмеялся родственник Евдокии Лопухиной Степан Лопухин. Причину смеха объяснили тем, что теперь наследником мог стать царевич Петр Алексеевич, внук Петра, ровесник своего умершего дяди Петра Петровича. В глазах очень многих он имел все права на наследование российского престола.
   Разумеется, был розыск и пытки - Петр I решил сделать все, чтобы трон не достался Лопухиным и их родственникам.
   Однако прошло почти три года, пока царь сумел воплотить задуманное в официальный документ - "Устав о наследии престола", по которому царствующий государь мог отдавать после себя престол кому угодно из родственников, игнорируя права по рождению.
   Устав был издан 5 февраля 1722 года, и лишь 15 ноября 1723 года появился манифест о предстоящей коронации императорской короной Екатерины. Хотя в нем не говорилось, что именно Екатерина становится наследницей престола, было ясно, что Петр тем самым делает важный шаг на пути к реализации "Устава о наследии престола".
   Поэтому, когда в мае 1724 года в главном храме России -Успенском соборе Московского Кремля - состоялась коронация Екатерины, французский посол Кампредон особо отметил следующее: "Над царицей совершен был, против обыкновения, обряд помазания так, что этим она признана правительницей и государыней после смерти императора, своего супруга". Императорскую корону на голову Екатерины возложил сам Петр.

   В то время, как Алексей только начинал свой крестный путь, в Москве, Петербурге и Суздале произошли многочисленные аресты подлинных и мнимых сообщников царевича.
   Во всех этих городах офицеры - преображенцы и семеновцы - на время превратились в полицейских агентов.
   В Суздале к Евдокии (первой жене Петра I) направили капитан-порудчика Преображенского полка Григория Скорнякова-Писарева с солдатами. 10 февраля, оставив солдат неподалеку от обители, он прибыл в Покровский монастырь.
   Скорняков сумел незамеченным пройти в келью к Евдокии и застал ее врасплох: Евдокия была в мирской одежде - телогрее и повойнике, что потом ставилось ей в вину, ибо было нарушение монашеского устава.
   Оттолкнув бледную и потерявшую дар речи Евдокию, Скорняков коршуном бросился к сундуку и, разворошив лежавшие там вещи, нашел два письма, свидетельствующие о переписке Евдокии с сыном.
   После этого в алтаре Благовещенской церкви нашли записку, в которой Лопухину поминали "благочестивейшей великой государыней, царицей и великой княгиней Евдокией Федоровной" и желали ей и царевичу Алексею "благоденственное пребывание и мирное житие, здравие же и спасение и во всем благое поспешение ныне и впредь будущие многие и несчетные лета, во благополучном пребывании многая лета здравствовать".
   Четырнадцатого февраля, арестовав Евдокию и нескольких священников и монахинь, Скорняков привез их всех в Преображенский приказ в Москву. 16 февраля начали строгий розыск, прежде всего обвиняя Евдокию в том, что она сняла монашеское платье и жила в монастыре не по уставу - мирянкой. Отпираться было нельзя, ведь Скорняков и сам застал Евдокию в мирском платье. А дальше дела пошли еще хуже: привезенная вместе с другими монахинями старица-казначея Маремьяна рассказала о том, что к Евдокии много раз приезжал Степан Глебов и бывал у нее в келье не только днем, но и оставался на всю ночь до утра.
   Показания Маремьяны подтвердила и ближайшая подруга Евдокии монахиня Каптелина, добавив, что "к ней, царице-старице Елене, езживал по вечерам Степан Глебов и с нею целовалися и обнималися. Я тогда выхаживала вон; письма любовные от Глебова она принимала и к нему два или три письма писать мне велела".
   После этого Глебова арестовали, а при обыске нашли конверт, на котором было написано: "Письма царицы Евдокии". В нем оказалось девять писем.
   В них Евдокия просила Глебова уйти с военной службы и добиться места воеводы в Суздале, советовала, как добиться успеха в том или ином деле. Общий тон и содержание писем свидетельствовали о взаимной любви и полном единомыслии Евдокии и Степана.
   "...Где твой разум, тут и мой; где твое слово, тут и мое; где твое слово, тут моя и голова: вся всегда в воле твоей!" - писала в одном из писем Евдокия.
   "Чему-то быть, горечь моя, ныне? Кабы я была в радости, так бы меня и дале сыскали; а то ныне горесть моя! Забыл скоро меня! Не умилостивили тебя здесь мы ничем. Мало, знать, лице твое, и руки твоя, и все члены твои, и суставы рук и ног твоих, мало слезами моими мы не умели угодное сотворить..." - писала Евдокия в другом письме.
   "Радость моя! Есть мне про сына отрада малая. Что ты меня покидаешь? Кому меня вручаешь? ох, друг мой! Ох свет мой! Чем я тебя прогневала, чем я тебе досадила? Ох, лучше бы умерла, лучше бы ты меня своими руками схоронил! Что я тебе злобствовала, как ты меня покинул? Ей, сокрушу сама себя. Не покинь же ты меня, ради Христа, ради Бога! Прости, прости, душа моя, прости, друг мой! Целую я тебя во все члены твои. Добейся ты, сердце мое, опять сюда, не дай мне умереть... Пришла, сердце мое, Стешенька, друг мой, пришли мне свой камзол, кой ты любишь; для чего ты меня покинул? Пришли мне свой кусочек, закуся... Не забудь ты меня, не люби иную. Чем я тебя прогневала, что мне оставил такую сирую, бедную, несчастную?"

   Эти письма были приобщены к делу в качестве тяжкой улики против Евдокии и Глебова. Нет смысла их комментировать, ибо они говорят сами за себя устами и сердцем несчастной царицы-инокини.
   Двадцатого февраля в Преображенском приказе, в застенках, была учинена очная ставка Глебова и Евдокии. Сохранились протоколы допросов и описание следственного порядка.
   Глебова спрашивали: почему и с каким намерением Евдокия скинула монашеское платье? Видел ли письма к Евдокии от царевича Алексея? Не передавал ли письма от сына к матери и от матери к сыну? Говорил ли о побеге царевича с Евдокией? Через кого помогал Евдокии? Чем помогал? Зачем письма свои писал цифровой азбукой?
   В отчетах записано: "По сим допросным пунктам Степаном Глебовым 22 февраля розыскивано: дано ему 25 ударов. С розыску ни в чем не винился, кроме блудного дела..."
   От блудного дела при наличии писем и показания десятков свидетелей отпереться было невозможно, остальное Глебов отрицал.
   Тогда приступили к розыску. Глебова раздели донага и поставили босыми ногами на острые деревянные шипы. Спиной он упирался в толстую доску с шипами. На плечи ему положили тяжелое бревно, и под его тяжестью шипы пронзили ступни Глебова. Истязаемый ни в чем, кроме блуда, не сознавался.
   Палачи стали бить его кнутом, по пословице: "Кнут не Бог, но правду сыщет". Считалось, что после этого любой человек скажет все, что от него ждут. Кожа летела клочьями, кровь брызгала во все стороны, но Глебов стоял на своем.
   Тогда к окровавленному телу стали подносить угли, а потом и раскаленные клещи. Его пытали трое суток, оставляя в покое лишь на время беспамятства.
   И все это видела Евдокия.
   Глебов отрицал все и не дал палачам ни малейшей возможности обвинить Евдокию в чем-либо, кроме очевидного греха - блудодеяния. После трехсуточного розыска Глебова отнесли в подвал, положили на шипы, которыми был усеян пол и камеры, а потом снова водили на правеж, но так ничего и не добились.
   И тогда в дело вмешались врачи. Они вступились за Глебова, предупреждая, что он при смерти и может скончаться, не дожив до казни.
   Вняв их предупреждению, 14 марта Глебову вынесли приговор: "Учинить жестокую смертную казнь".
   О казни Глебова и его пособников в блудодеянии сохранилось свидетельство австрийского посланника Плейера императору Карлу VI.
   Плейер писал, что Глебова привезли на Красную площадь в три часа дня 15 марта. Стоял тридцатиградусный мороз, и, чтобы наблюдать длительную и мучительную казнь до конца, Петр приехал в теплой карете и остановился напротив места казни. Рядом стояла телега, на которой сидела Евдокия, ее стерегли два солдата. Они должны были держать Евдокию за голову и не давать ей закрывать глаза.
   Глебова раздели донага и посадили на кол.
   Здесь автор приносит извинения за то, что должен будет пояснить вещи, относящиеся к инфернальной, то есть адской, сфере.
   Кол мог быть любых размеров - тонкий или толстый, гладко обструганный или шершавый, с занозами; мог иметь острый или тупой конец.
   Если кол был острый, гладкий и тонкий, да еще смазанный жиром, то палач, должным образом повернув жертву, мог сделать так, что кол за несколько мгновений пронзал казнимого и входил ему в сердце. При желании казнь умышленно затягивали. Все сказанное относится к турецкому колу. А был еще и кол персидский. Он отличался тем, что рядом с колом с двух сторон аккуратными столбиками складывали тонкие дощечки, почти достигавшие конца кола.
   Приговоренного сначала подводили к столбу, заводили руки назад и сковывали их наручниками. Потом приподнимали и сажали на кол, но кол входил неглубоко - жертву удерживали столбики из дощечек. Через какое-то время палачи убирали две верхние дощечки, после чего кол входил глубже. Так, убирая дощечки одну за другой, палачи опускали жертву все ниже и ниже. При этом они следили за тем, чтобы кол, проходя в теле, не затрагивал жизненно важные центры и мучительная казнь продолжалась как можно дольше.
   Глебова посадили на неструганый персидский кол, а чтобы он не замерз, надели на него шубу, шапку и сапоги. Причем одежду дал им Петр, наблюдавший за казнью до самого конца. А умер Глебов в шестом часу утра 16 марта, оставаясь живым пятнадцать часов.
   Но и после его смерти Петр не уехал. Он велел колесовать и четвертовать всех сообщников Глебова и Евдокии. После казни их тела подняли на специально сооруженный помост высотой в три метра и посадили в кружок, поместив в центр скрюченный, черный труп Глебова.
   Плейер писал, что эта жуткая картина напоминала собеседников, сосредоточено внимавших сидящему в центре Глебову.
   Однако и этого Петру было мало. Он велел предать анафеме любовника своей бывшей жены и поминать его рядом с расколоучителями, еретиками и бунтовщиками наивысшей пробы - протопопом Аввакумом, Тимошкой Анкудиновым и Стенькой Разиным.
   А Евдокию Федоровну собор священнослужителей приговорил к наказанию кнутом. Ее секли публично и отослали в северный Успенский монастырь на Ладоге, а потом заточили в Шлиссельбургскую тюрьму. И все же, пережив и Глебова, и Петра, и смертельно ненавидевших ее Екатерину и Меншикова, которых многие справедливо считали главными виновниками ее несчастья, опальная царица умерла на воле, в почете и достатке, прожив шестьдесят два года.

   В ряду различных событий того времени было еще одно, приковавшее к себе внимание не только современников, но и многие поколения. Это - судебный процесс над фрейлиной Екатерины девицей Марией Гамильтон.
   Среди девиц и дам, участниц "Всешутейших и Все пьянейших Соборов", после 1715 года пальма первенства принадлежала молодой незамужней красавице Марии Даниловне Гамильтон. Мы уже встречались с этой фамилией, когда речь шла об Артамоне Сергеевиче Матвееве, женатом на Евдокии Петровне Гамильтон, дальней родственнице Натальи Кирилловны Нарышкиной - матери Петра I. Таким образом, Мария Даниловна Гамильтон доводилась Петру какой-то родственницей.
   Петр не обошел своим вниманием Марию Даниловну, как и некоторых других фрейлин Екатерины. Знаток быта и нравов Петровской эпохи историк Михаил Иванович Семевский сообщает, что в это время любовницами Петра были Гамильтон, Анна Крамер, генеральша Матрена Балк - сестра Анны Монс, Авдотья Чернышева, Мария Матвеева и княжна Мария Кантемир. Две последние отличались хорошим образованием, европейскими манерами и аристократическим воспитанием.
   Мария Гамильтон любовницей Петра стала скорее по принуждению, чем по любви. Настоящие чувства она испытывала к одному из денщиков Петра - Ивану Михайловичу Орлову, который вместе с ней сопровождал Екатерину в большом путешествии за границу в 1716-1717 годах. Иван Орлов часто бывал пьян, ругал Марию грязными словами, а иногда и бивал, но фрейлина продолжала его беззаветно любить.
   Во время этого путешествия Гамильтон забеременела и 15 ноября 1717 года, уже возвратившись в Петербург, родила мальчика. От него, как от незаконнорожденного, она решила избавиться и удушила его, однако была изобличена.
   Во время следствия по делу "девки Гамильтоновой" при обыске кроме окровавленного белья нашли несколько алмазных вещей, принадлежавших царице, и Мария Даниловна призналась в их краже. К ней применили дыбу и кнут. Ее пытали и спрашивали о том, знал ли Иван Орлов о ее беременности и убийстве ребенка. Она категорически отрицала осведомленность своего любовника, всю вину беря на себя. Орлов же без пытки, без строгого розыска во всем винил Марию Даниловну, оговаривал ее и других и даже врал, больше всего боясь мучений в застенках.
   Наконец, 27 ноября 1718 года состоялся суд, и детоубийца была приговорена к смерти, но приговор долго не приводили в исполнение.
&bsp; Екатерина и некоторые придворные много просили Петра помиловать осужденную, но царь оставался неумолим.
   Тогда за дело взялась царица Прасковья Федоровна - вдова брата Петра - Ивана. Петр уважал ее, и все надеялись, что заступничество Прасковьи спасет Марию Гамильтон. Однако участь ее была решена: ей надлежало умереть. Гельбиг считал, что неумолимость царя объяснялась тем, что отцом убитого ребенка был сам Петр.
   Четырнадцатого марта 1719 года Мария Даниловна взошла на эшафот. Петр приехал на место казни, и Гамильтон до последнего момента надеялась на помилование. Она шла на эшафот, одетая в нарядное белое платье, украшенное черными лентами. Зачитали приговор: Гамильтон казнить смерть, а ее соучастницу, не донесшую на убийцу, бить кнутом и потом на десять лет сослать в работы на прядильный двор.
   Мария Даниловна упала перед Петром на колени, умоляя простить ее. Петр подошел к ней, обнял, шепнул что-то, поцеловал и велел положить голову на плаху, Гамильтон покорилась, улыбнулась, ибо верила в помилование, и, не закрывая глаз, следила за Петром. А Петр вдруг подошел к палачу и тоже что-то сказал тому на ухо. Все, в том числе и Гамильтон, решили, что теперь палач занесет топор и ударит по плахе. Но... топор сверкнул - и голова девицы скатилась на помост.
   Петр поднял отрубленную голову и поцеловал ее в губы. Затем он прочитал присутствующим краткую лекцию по анатомии человеческой головы, поцеловал ее еще раз, бросил на землю, перекрестился и уехал с места казни.
   А голову казненной - необычайно красивую голову - Петр приказал положить в банку со спиртом и хранить в Кунсткамере. Через пять лет там же появилась еще одна голова - на сей раз мужская, и тоже необыкновенно красивая. Но об этом потом...

Пятого февраля 1722 года был обнародован "Устав о наследии престола", по которому наследником мог быть объявлен любой человек, пригодный, по мысли Петра, к использованию этой должности. Однако время шло, а кандидата на трон император не называл. И только 15 ноября 1723 года появился Манифест, в котором сообщалось о предстоящей коронации Екатерины. А в мае 1724 года в Успенском соборе сам Петр возложил на ее голову императорскую корону.
Казалось, что в семье Петра царят покой и стабильность, и ничто не предвещало неожиданностей, как вдруг вечером 8 ноября 1724 года был арестован камергер двора императрицы Виллим Иванович Монс...

   А теперь нам предстоит познакомиться с одним из трех братьев Анны Монс - Виллимом Ивановичем. Опала Анны Монс никак не отразилась на карьере ее брата: Петр с самого начала полюбил Виллима и доверял ему.
   Разумеется, Виллим хорошо знал и Екатерину Алексеевну. Они понравились друг другу, и через пять лет после службы у Петра, в 1716 году, Монс стал камер-юнкером при дворе Екатерины. В то время ему было 28 лет, Екатерине - 32, а ее августейшему супругу - 44 года. Став камер-юнкером, Монс начал играть при дворе царицы первую роль. Он ведал финансами, дворцовым хозяйством, закупая все, что было необходимо, держал в руках десятки управляющих, экономов, служителей, следил за жизнью монастырей, которым Екатерина покровительствовала, и, наконец, организовывал и обеспечивал частые и дорогостоящие праздники и гуляния, до которых царица была весьма охоча.
   Монс сопровождал Екатерину в поездках по России и за границу, хлопоча об удобствах в пути, о размещении в гостиницах, допуская к царице челобитчиков и извлекая немалый профит из своего посредничества. Нетрудно представить, какие возможности представлялись молодому красавцу, к тому же имевшему успех у множества женщин.
   Оставаясь с Екатериной в гостиницах, участвуя в празднествах, организовывая пиры, путешествия и ночлеги, мог ли Виллим Иванович вести себя как евнух? Можно даже поставить вопрос по-иному: позволила ли бы ему тридцатидвухлетная, часто одинокая, но очень склонная к разгульной жизни Екатерина вести себя по-монашески?
   Очень и очень сомнительно.
   К тому же Петра часто не было с Екатериной, а она хорошо знала, чем иногда занимается муж, когда ее нет рядом. Не последним обстоятельством был и сам треугольник - Петр, Виллим Монс, Екатерина, к которому незримо примыкала и Анна Монс. Если царю Петру и Анне можно было любить друг друга или, по крайней мере, не скрывая ни от кого, делить ложе, то почему-то же самое, к тому же тайно, нельзя делать царице Екатерине и Виллиму Монсу? Так оно и случилось.
   Монс и Екатерина были настолько осторожны и опасливы, что их связь долгое время оставалась в тайне. И, как это бывает чаще всего, обманутый супруг узнав обо всем последним.
   Звезда Виллима Монса взошла после коронации Екатерины. Торжество отпраздновалось раздачей наград и милостей. И одним из первых был отмечен верный Виллим, ставший отныне камергером двора, что соответствовало по петровской "Табели о рангах" званию генерал-аншефа или действительного тайного советника по статской службе.
   Казалось, звезда Монса так и будет стоять в зените, как вдруг 5 ноября 1724 года дворцовому лакею Ширяеву некий незнакомец на Невском проспекте вручил письмо, сказав, что письмо это с почты. Когда Ширяев распечатал конверт, оказалось, что внутри находится еще одно письмо - на имя государя.
   Ширяев покрылся холодным потом, ибо всем дворцовым служителям под страхом батогов и изгнания со службы наистрожайше запрещалось принимать чьи-либо челобитные и письма на имя государя. Но здесь был другой случай - Ширяев не знал, что находится внутри пакета, и это его вполне оправдало. У лакея хватило ума не распечатывать конверт, адресованный Петру, и он отнес его к кабинет-секретарю императора Макарову, объяснив, как письмо попало к нему.
   Впоследствии выяснилось: Петра извещали - конечно, анонимно, - что Виллим Монс, Иван Суворов - дядя будущего, тогда еще не родившегося великого полководца, - а вместе с ним царский шут Балакирев и особо доверенный Виллима Монса стряпчий Егор Столетов говорили анонимному доносителю о некоем тайном злоумышлении новоиспеченного камергера на жизнь и здоровье императора. В конце концов письмо оказалось у Петра. Полагали, что в нем шла речь и о любовной связи Виллима Монса с Екатериной Алексеевной, а также о взятках, которые, пользуясь служебным положением, брали сам Монс, его сестра, царский шут Балакирев, стряпчий Столетов и другие.
   Десятого ноября в величайшей тайне Петр сам отправился допрашивать Монса. Как только он вошел в комнату, где Виллим Иванович ждал допроса, тот упал в обморок и долго не приходил в себя. Казнь Глебова и его сообщников еще была свежа в памяти, и Монс понимал, что если Петр так поступил с любовником своей бывшей, к тому же нелюбимой жены, то как же он поступит с безумцем, совратившим его любимую жену?
   Монс - не Глебов и запираться не стал. На вопросы он отвечал пространно, чистосердечно признаваясь во всем. Писавший протокол Черкасов фиксировал далеко не все вопросы Петра и ответы Монса. Виллим Иванович подробно перечислил все подарки и подношения, которые брал за заступничество перед царем и царицей, за представление им челобитных и иных бумаг.
   Затем допрашивали его сестру Матрену Ивановну Балк. И ей предъявили обвинение во взяточничестве, и она тоже чистосердечно призналась.
   Число взяткодателей оказалось столь велико и многообразно, что Петр приказал пройти по улицам Петербурга отряду преображенцев с барабанами. С ними шли бирючи-глашатаи, они призывали жителей столицы дать чистосердечное признание: давал ли кто из них взятку Виллиму Монсу и его сестре. За утайку и плутовство обещалось строгое наказание. Страх перед Петром был столь велик, что до самой смерти императора, случившийся через два месяца, к санкт-петербургскому полицмейстеру Девиеру приходили с повинной множество лиц всех состояний. Больше было представителей высшей знати - царевны Анна Ивановна и Прасковья Ивановна, князья Репины, Троекуровы, Вяземские, и даже от самого светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова тоже пришла повинная.
   Верховный суд, не разбирая всех материалов, ограничился установлением трех бесспорных фактов мздоимства. А так как по Уставу от 25 октября 1723 года взяточничество на государственной службе каралось смертью и конфискацией имущества, то Монс был приговорен к смертной казни, его сообщники - к наказанию кнутом и ссылке. Петр приговор утвердил.
   Пятнадцатого ноября Монса, Столетова, Балакирева и Матрену Балк перевели в Петропавловскую крепость. Сообщников Монса приговорили к наказанию кнутом и ссылке. Ивану Суворову удалось оправдаться.
   В ночь перед казнью Виллим Монс написал стихи на немецком языке. Их подстрочный перевод звучит так:

   Даже если бы Монс не оставил этих стихов, современники и потомки вряд ли считали бы казнь Монса борьбой со взяточничеством; было понятно, что это прежде всего акт мести за прелюбодеяние с императрицей.
   Вильбуа записал со слов одной из фрейлин, оказавшейся невольной свидетельницей возвращения царя из Петропавловской крепости после допроса Монса: "Приступ гнева Петра против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от нее". Далее Вильбуа писал: "Он имел вид такой ужасный, такой угрожающий, такой вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом. Он был бледен как смерть. Блуждающие глаза его сверкали. Его лицо и все тело, казалось, было в конвульсиях. Он несколько минут походил, не говоря ни слова, и, бросив страшный взгляд на своих дочерей, он раз двадцать вынул и спрятал свой охотничий нож, который носил обычно у пояса. Он ударил им несколько раз по стенам и по столу. Лицо его искривилось страшными гримасами и судорогами. Эта немая сцена длилась около получаса, и все это время он лишь тяжело дышал, стучал ногами и кулаками, бросал на пол свою шляпу и все, что попадалось под руку. Наконец, уходя, он хлопнул дверью с такой силой, что разбил ее".
   Вильбуа утверждал, что Петр хотел казнить и Екатерину, поступив с нею "так, как поступил Генрих VIII, английский король, с Анной Болейн". Петра отговорили от этого А.И.Остерман и П.А.Толстой. Они сказали, что если казнить Екатерину за супружескую неверность, то встанет вопрос о том, кто подлинный отец ее дочерей. И тогда ни один из европейских принцев не сможет жениться на русских великих княжнах.
   А именно в эти дни шли переговоры о женитьбе голштинского герцога Карла-Фридриха на какой-либо из дочерей Петра и Екатерины. Этот резон Петр посчитал для дела решающим и сумел смириться.
   Шестнадцатого ноября 1724 года всех обвиняемых привезли на Троицкую площадь к только что выстроенному эшафоту. Монс, одетый в нагольный тулуп, шел твердым шагом и спокойно поднялся на эшафот.
   Он отдал сопровождавшему его пастору золотые часы с портретом Екатерины на крышке, снял тулуп и лег на плаху. Когда отрубленную голову красавца камергера воткнули на заранее приготовленный высокий шест, внизу поставили сестру казненного Матрену и, обнажив ей спину, пять раз ударили кнутом; кровь с головы брата в это время стекала по шесту на ее плечи.
   Затем пятнадцать ударов кнутом получил Егор Столетов, а шестнадцать ударов батогами получил Балакирев. Однако Петр не был бы самим собой, если бы сразу и решительно предал забвенью происходящее. Граф Генниг-Фредерик Бассевич в своих "Записках" утверждал, что император привозил Екатерину на место казни Монса и заставлял смотреть на его отрубленную голову.
   Через несколько дней Столетова и Балакирева отправили в крепость Рогервик (ныне - эстонский город Палдиски), а Матрену Балк - в Тобольск.
   Эта история имела продолжение. Петр приказал отрубленную голову камергера положить в банку со спиртом и привезти к нему во дворец. Там он принес свой трофей Екатерине и поставил на столик в ее спальне. Петр долго гневался на Екатерину и перестал спать с ней в одной постели.
   Так продолжалось несколько дней, пока Екатерина, заплакав, не упала перед мужем на колени, во всем винясь и прося прощения. Утверждают, что она простояла на коленях три часа и сумела вымолить у него отпущение грехов. И только после этого голова Монса была отправлена в Кунсткамеру, где и оказалась рядом с головой Марии Даниловны Гамильтон.

   Головы эти хранились в подвале в особых банках, куда время от времени наливали новый спирт. В 1780 году, более чем через полвека после происшедшего, президент Академии наук княгиня Романовна Дашкова заинтересовалась, куда уходит так много спирта? И получила ответ, что спирт идет на сохранение двух человеческих голов - Гамильтон и Монса.
   Дашкова рассказала об этом Екатерине II, и та велела принести и показать ей эти головы. Все видевшие их удивлялись тому, что головы хорошо сохранились, но еще более -их необыкновенной красоте.
   После этого Екатерина II приказала предать головы земле.

   А в 1724 году сановный и родовитый Санкт-Петербург уже жил другой новостью - 22 ноября был подписан брачный контракт между голштинским герцогом Карлом-Фридрихом и великой княжной Анной Петровной, а еще через несколько дней состоялось их обручение.
   Торжества сопровождались балами и фейерверками, зваными обедами в домах вельмож и Зимнем дворце. Петр и Екатерина, показываясь вместе, производили впечатление спокойных, веселых и любящих супругов. Казалось, тучи развеялись и ничто не грозит более их союзу и семейному покою. Однако судьбе было угодно решить иначе. Еще во время коронационных торжеств Екатерины Петр простудился и болел с перерывами до глубокой осени. И все же он вел прежний образ жизни - много пил, ел все, что ему хотелось, и почти не слушал докторов.
   Дело Монса и вовсе подорвало его здоровье. Казалось, что он сознательно ищет смерти. 21 ноября - на пятый день после казни Монса - Петр первым в столице, рискуя, переехал по льду через Неву, вставшую лишь накануне. Начальник береговой стражи Ганс Юрген хотел арестовать нарушителя, но им оказался сам император.
   Двадцатого декабря Петр участвовал в грандиозной попойке, устроенной по случаю избрания нового князь-папы "Всепьянейшего Собора", потом, в январе 1725 года, бурно отгулял на свадьбе своего денщика Василия Поспелова и на двух ассамблеях - у графа Толстого и вице-адмирала Корнелия Крюйса. Особенно же поразил всех больной император, когда 6 января, в мороз, прошел во главе Преображенского полка маршем по берегу церковной службы, пока святили Иордань. Все это привело к тому, что Петр слег, сильно простудившись, и с 17 января стал испытывать страшные мучения. Простуда усугублялась недугами. Французский посол в России Кампредон сообщал в Париж, что царь призвал к себе одного итальянского врача (доктора Азарити), с которым посоветовался наедине. Далее Кампредон писал, что, по словам Азарити, "царь страдал задержкой мочи, а она является следствием застарелой венерической болезни, от которой в мочевом канале образовалось несколько небольших язв".
   Лечивший Петра врач Блюментрост был против хирургического вмешательства, а когда хирург-англичанин Горн операцию все же провел, то было уже поздно, и у Петра вскоре начался антонов огонь (гангрена). Последовали судороги, сменявшиеся бредом и глубокими обмороками. Последние десять суток если больной и приходил в сознание, то страшно кричал, ибо мучения его были ужасными.
   Относительно диагноза последней болезни Петра мнения расходится. Автор фундаментального труда "История медицины в России" В.Рихтер считал, что Петр умер из-за воспаления, вызванного задержкой мочи, не упоминая о том, что было причиной воспаления. Другой видный историк медицины, Н.Купрянов, полагая, что смерть Петра наступила от воспаления мочевого пузыря, перешедшего в гангрену, и от задержания урины. И наконец, небезынтересно заключение, сделанное в 1970 году группой московских венерологов, изучивших все сохранившиеся документальные свидетельства о болезни и смерти Петра. Профессора Н.С.Смелов, А.А.Студницын, доктор медицинских наук Т.В.Васильева и кандидат медицинских наук О.И.Никонова пришли к заключению, что Петр, "по-видимому, страдал злокачественным заболеванием предстательной железы или мочевого пузыря или мочекаменной болезнью".
   В краткие минуты облегчения Петр готовился к смерти и за последнюю неделю трижды причащался. Он велел выпустить из тюрем всех должников и покрыть их долги из его сумм, амнистировал всех заключенных, кроме убийц и государственных преступников, и просил служить молебны о нем во всех церквах, в том числе иноверческих.
   Екатерина находилась у его постели, не покидая умирающего ни на минуту. Петр I умер 28 января 1725 года в начале шестого утра. Екатерина сама закрыла ему рот и глаза и вышла из маленькой комнатки-кабинета, или конторки, как ее называли, в соседний зал, где ее ждали, чтобы провозгласить преемницей Петра.

На главную

КИЕВСКАЯ РУСЬ

Хронология княжения

РУСЬ ВЛАДИМИРСКАЯ

Хронология княжения

1169-1174 Андрей Юрьевич Суздальский (Боголюбский)
1174-1174 Ярополк Ростиславич
1174-1176 Михаил Юрьевич
1176-1212 Всеволод III Юрьевич Большое Гнездо
1212-1216 Юрий Всеволодович
1216-1218 Константин Всеволодович Добрый
1218-1238 Юрий Всеволодович
1238-1246 Ярослав Всеволодович
1246-1248 Святослав Всеволодович
1248-1248 Михаил Ярославич Хоробрит
1248-1252 Андрей Ярославич
1252-1263 Александр Ярославич Невский
1264-1272 Ярослав Ярославич
1272-1276 Василий Ярославич
1276-1281 Дмитрий Александрович
1281-1283 Андрей Александрович
1283-1294 Дмитрий Александрович
1294-1304 Андрей Александрович
1304-1318 Михаил Ярославич Тверской
1319-1322 Юрий Даниилович Московский
1322-1326 Дмитрий Михайлович Тверской
1326-1327 Александр Михайлович Тверской

РУСЬ МОСКОВСКАЯ

Хронология княжения

1328-1341 Иван I Даниилович Калита
1341-1353 Симеон Иванович Гордый
1353-1359 Иван II Иванович Милостивый
1359-1363 Дмитрий Константинович Суздальский
1363-1389 Дмитрий Иванович Донской
1389-1425 Василий I Дмитриевич
1425-1433 Василий II Васильевич
1433-1434 Юрий Дмитриевич
1434-1462 Василий II Васильевич Темный

РУССКОЕ ЦЕНТРАЛИЗОВАННОЕ ГОСУДАРСТВО

Хронология правления

1462-1505 Иван III Васильевич
1505-1533 Василий III Иванович
1533-1584 Иван IV Васильевич Грозный
1584-1598 Федор Иванович
1598-1605 Борис Федорович Годунов
1605-1605 Федор Борисович Годунов
1605-1606 Лжедмитрий I
1606-1610 Василий IV Шуйский
1610-1613 Смутное время. Семибоярщина
1613-1645 Михаил Федорович Романов
1645-1676 Алексей Михайлович Романов Тишайший
1676-1682 Федор Алексеевич Романов
1682-1696 Иван V Романов, Петр I

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ

Хронология правления

1696-1725 Петр I Алексеевич Романов
1725-1727 Екатерина I Алексеевна
1727-1730 Петр II Алексеевич
1730-1740 Анна Ивановна
1740-1741 Иван VI Антонович
1741-1761 Елизавета Петровна
1761-1762 Петр III Федорович
1762-1796 Екатерина II Алексеевна
1796-1801 Павел I Петрович
1801-1825 Александр I Павлович
1825-1855 Николай I Павлович
1855-1881 Александр II Николаевич
1881-1894 Александр III Александрович
1894-1917 Николай II Александрович