В.Н.БАЛЯЗИН

СОКРОВЕННЫЕ ИСТОРИИ ДОМА РОМАНОВЫХ

(3)

СКАЗАНИЯ О ДОЧЕРИ ИМПЕРАТОРА ПЕТРА,
О ЕГО ВНУКЕ И О ЖЕНЕ ПОСЛЕДНЕГО

   Прошло пятнадцать лет, наполненных борьбой, распрями, казнями, интригами, любовью и ненавистью. И это все, или главным образом все, происходило из-за трона и вокруг той персоны, которая на этом троне находилась.
   За четверть века на российском императорском троне сменились - внук Петра Великого и сын несчастного Алексея - Иван Антонович, чьей матерью была племянница Анны Ивановны брауншвейгская герцогиня - Анна Леопольдовна.
   Пятнадцать лет российский престол занимали хотя и родственники основателя империи, но не прямые, а в это же время жила то в Москве, то в Петербурге, то в деревнях своих его родная дочь - Елизавета Петровна. И только в конце ноября 1741 года, когда цесаревне шел тридцать третий год, она взошла на трон отца при помощи своих сторонников, сумевших поднять всего одну роту гренадеров Преображенского полка.
   Итак, в 1741 году на русском троне оказалась дочь Петра Великого - тридцатидвухлетняя красавица, любительница пиров и охот, модница и кокетка, театралка и сластена, очень поверхностно образованная, до конца дней не верившая, что Англия расположена на островах, унаследовавшая темперамент и отца, и матери и потому - влюбчивая, ветреная, чувствительная, но все же несколько раз познавшая настоящую большую любовь.
   Любовь приходила к ней и до того, как стала она императрицей, и после того.

Новелла 1

ПАСТУХ, ЦАРИЦА И ШИНКАРКА

   Летом 1731 года из Венгрии в Петербург возвратился полковник Федор Степанович Вишневский. Он ездил на Дунай покупать вино для двора императрицы Анна Ивановны - племянницы покойного Петра I. Полковник привез не только обоз вина, но и прекрасного лицом и статью двадцатидвухлетнего казака-малоросса Алексея Розума, встреченного им на обратном пути возле города Глухова, на хуторе Лемеши, что между Черниговом и Киевом.
   Как-то вечером встал обоз в степи, возчики распрягли коней, раскупорили бочонок вина, зажгли костер, и на огонек пришли к ним с хутора хлопцы и девчата. А с ними пришел и местный пастух Алеша Розум, живший у дьячка в соседнем селе Чемеры и славившийся на всю округу дивным херувимским голосом.
   Хлопцы и девчата выпили, завели хороводы, а потом и запели. И лучше всех, краше и задушевнее пел Алеша Розум. И обозники, и сам полковник пришли в великое изумление от его пения, и решил Вишневский взять сего малороссийского соловья в Петербург, чтобы стал он украшением певческой капеллы государыни-императрицы. Как приехали они в Петербург, стал Алексей первым певцом дворцового хора и тут же попался на глаза своей сверстнице, двоюродной сестре императрицы, дочери Петр I - Елизавете Петровне.
   Французский посол маркиз де ла Шатерди писал в 1742 году, через десять лет после встречи казака и цесаревны: "Некая Нарышкина, вышедшая с тех пор замуж (речь идет об Анастасии Михайловне Нарышкиной, вышедшей замуж за генерал-майора Василия Андреевича Измайлова и ставшей затем статс-дамой Екатерины II), женщина, обладающая большими аппетитами и приятельница цесаревны Елизаветы, была поражена лицом Разумовского, случайно попавшегося ей на глаза. Оно действительно прекрасно. Он брюнет с черной, очень густой бородой, а черты его, хотя и несколько крупные, отличаются приятностью, свойственной тонкому лицу. Он очень высокого роста, широкоплеч... Нарышкина обыкновенно не оставляла промежутка времени между возникновением желания и его удовлетворением. Она так искусно повела дело, что Разумовский от нее не ускользнул. Изнеможение, в котором она находилась, возвращаясь к себе, встревожило цесаревну Елизавету и возбудило ее любопытство. Нарышкина не скрыла от нее ничего. Тотчас же было принято решение привязать к себе этого жестокосердого человека, недоступного чувству сострадания". Елизавета пришла в восторг от альковных утех с ним и огромной силы его страсти. Приближая Разумовского к своей особе, Елизавета сначала переименовала своего нового друга из певчих в "придворные бандуристы", а затем он стал и "гоф-интендантом", получив под свое начало двор и все имения своей благодетельницы.
   Став одним из влиятельных придворных, Розум, превратившийся в Алексея Григорьевича Разумовского, остался добрым, скромным, умным человеком, каким был и прежде. Он любил свою мать, заботился о брате и трех сестрах, посылая им деньги, принимал своих деревенских земляков, приезжавший в Петербург, и старался никому не делать зла.
   Появившись рядом с Елизаветой Петровной в 1731 году, Алексей Разумовский оказался чуждым дворцовым интригам, политических игр, коварства, хитростей, борения страстей и не изменил себе на протяжении всей своей жизни. Этими качествами он снискал уважение многих сановников и аристократов. В числе его друзей были и родственники Елизаветы Петровны. Сама цесаревна, казалось, приняла тот образ жизни и характер отношений, какой был свойствен ее "другу нелицемерному", как в одном из писем назвала она своего возлюбленного Алексея Разумовского. Кроме того, не следует забывать, что Алексей и Елизавета были молоды и сильны, и обуревавшую их страсть ставили на первое место среди всех прочих чувств.
   Об интимных отношениях Елизаветы с Разумовским, а заодно и об ее отношениях с лейб-медиком Лестоком в довольно изысканной манере и вместе с тем не без натуралистических подробностей информировал прусского короля Фридриха II его посол МАрдефельд: "Особа, о которой идет речь, соединяет в себе большую красоту, чарующую грацию и чрезвычайно много приятного с большим умом и набожностью, исполняя внешние обряды с беспримерной точностью". Добавим, что эта ее набожность, любовь к церковным службам и особенно к их обрядовой стороне, как и сердечная склонность цесаревны к русским песням, хороводам и простонародной пище, приводила в восторг патриотов, негодовавших против засилья немцев, руководивших страной, но не знавших даже ее языка. Переходя же к личным отношениям цесаревны и ее лейб-медика, Мардефельд продолжал: "Родившаяся под роковым созвездием, то есть в самую минуту нежной встречи Марса с Венерой, она ежедневно по несколько раз приносит жертву на алтарь матери Амура, значительно превосходя такими набожными делами супруг императора Клавдия и Сигизмунда. Первым жрецом, отличенным ею (Елизаветой. - Авт.) был подданный Нептуна, простой рослый матрос. Теперь эта важная должность не занята в продолжение двух лет. До того ее исполняли жрецы, не имевших особого значения (Возжинский, Лялин, Скворцов и др. - Авт.). Наконец нашелся достойный в лице Аполлона с громовым голосом, уроженец Украины, и должность засияла с новым блеском. Не щадя сил, он слишком усердствовал и с ним стали делаться обмороки, что побудило однажды его покровительницу отправиться в полном дезабилье к Гиппократу, посвященному в тайны, чтобы просить его оказать помощь больному. Застав лекаря в постели, она уселась на край ее и упрашивала его встать. А он, напротив, стал приглашать ее позабавиться. В своем нетерпении помочь другу сердечному (т.е. потерявшему сознание Разумовскому. - Авт.) она отвечала с сердцем: "Сам знаешь, что не про тебя печь топится!" - "Ну, - ответил он грубо, - разве не лучше бы тебе заняться этим со мной, чем со столькими из подонков?" Но разговор этим ограничился, и Лесток повиновался".
   Из этого письма Мардефельда следует, что, несмотря на известную зависимость Елизаветы от Лестока, как одного из главных участников будущего заговора - о чем речь пойдет дальше, - она не ответила на его притязания, хотя легкость нрава цесаревны подавала лейб-медику основательные к тому надежды. И все же любовь к Разумовскому и желание помочь ему как можно быстрее оказались сильнее плотской чувственности, постоянно обуревавшей Елизавету.
   Можно полагать также и то, что в это время на первом месте у цесаревны выступали политические мотивы, ранее остававшиеся на втором плане: она решила вступить в борьбу за трон.
   Экстремальные обстоятельства, при которых неотвратимой реальностью могли стать и тюрьма, и плаха, все чаще заставляли Елизавету вспоминать, что она не кто-нибудь, а дочь всемирно прославленного первого Всероссийского императора. И потому, делая вид, что грязная политика ее не касается, что вся она поглощена любовью и удовольствиями, молодая женщина пела, плясала, охотилась и кутила, едва ли не больше любой из своих предшественниц.
   Так и проходила жизнь родной дочери Петра Великого при ее предшественниках на престол - и при племяннике ее Петре II, и при Иване VI, который ее отцу-императору Петру Великому был и вовсе десятая вода на киселе. А уж о регенте Бироне и вообще говорить не приходилось: был он сожителем Анны, хахалем, как говаривал казак Разумовский. А Елизавета Петровна почти никому о том не говорила, да зато ни на минуту не забывала, чья она дочь, и конечно же знала, что и многие в России помнят о том и вместе с нею свято верят, что ее права на российский императорский трон единственно законные и самые из всех основательные.

***

   В ночь с 24 на 25 ноября 1741 года Елизавета произвела стремительный и совершенно бескровный дворцовый переворот, арестовав младенца-императора Ивана VI, его родителей и нескольких придворных. 25 апреля 1742 года - ровно через пять месяцев после переворота - в Москве состоялась коронация, и в этот же день Алексей Разумовский стал кавалером ордена Андрея Первозванного и обер-егермейстером. Гендриковы, Ефимовские, Петр Михайлович Бестужев-Рюмин и два его сына - вице-канцлер Алексей Петрович и обер-гофмаршал Михаил Петрович - получили графские титулы, а секретарь Елизаветы Петровны - Иван Антонович Черкасский - стал бароном.
   Вскоре после коронации Елизавета Петровна без всякой помпы обвенчалась с Разумовским в небольшой бедной церквушке подмосковного села Перово. Обряд венчания произвел ее духовник Федор Яковлевич Дубянский, образованный богослов, пользовавшийся большим уважением у набожной императрицы.
   После того как венчание было окончено, Елизавета Петровна зашла к местному священнику в дом, выпила с ним и с попадьей чаю, а, выходя из дома, сказала Алексею Григорьевичу Разумовскому - теперь уже ее законному, венчанному мужу, что она хочет познакомиться с его матерью, а своей свекровью - Натальей Демьяновной, овдовевшей крестьянкой, содержавшей корчму неподалеку от города Глухова, и велела послать за нею карету.
   

***

   Три сестры Алексея Григорьевича - Агафья, Анна и Вера - и младший брат Кирилл жили в Черниговской губернии, в Козелецком уезде, на хуторе Лемеши вместе с матерью Натальей Демьяновной. Мать держала шинок, Кирилл пас скотину, а сестры все были замужем за местными: Агафья - за ткачом Будлянским, Анна - за закройщиком Закревским, а Вера - за казаком Дараганом.
   Когда в Лемеши прибыл целый кортеж придворных карет, изумлению хуторян не было предела.
    - Где живет госпожа Разумовская? - спросили приехавшие.
    - У нас никогда не было такой пани, а есть, ваша милость, вдова Розумиха, шинкарка, - по-украински отвечали хуторяне.
   Когда же Наталья Демьяновна вышла к ним, то приехавшие поднесли ей богатые подарки и среди прочего - соболиную шубу. Вслед за тем просили ее вместе со всеми детьми поехать в Москву, к сыну.
    - Люди добрые, не насмехайтесь надо мною, что я вам плохого сделала? - отвечала Наталья Демьяновна, в глубине души уже веря случившемуся, потому что кое-какие слухи все же доходили до нее.
   Она постелила только что подаренную ей соболиную шубу у порога своей хаты, посадила на нее родных - и дочерей, и зятьев, и кумарей, и сватьев со свахами, выпила с ними горилки - "погладить дорожку, шоб ровна була", - и, обрядившись во все самое лучшее, отправилась в Москву. Почтительный сын выехал ей навстречу и в нескольких верстах от Москвы увидел знакомые ему кареты. Он приказал остановиться собственный экипаж и пошел навстречу матери, одетый в расшитый золотом камергерский мундир, в белом пудреном парике, в чулках и туфлях, при шпаге и орденской ленте. Когда возница, увидев Разумовского, остановил карету Натальи Демьяновны, она, выглянув в окно, не узнала в подошедшем вельможе своего некогда бородатого сына, носившего широкие казацкие шаровары да бедную свитку. А когда узнала, то от счастья заплакала.
   Разумовский обнял маменьку и, пересадив в свою карету, повез в Москву. По дороге он наказал Наталье Демьяновне при встрече с невесткой помнить, что она не только невестка, но и российская императрица, дочь Петра Великого. Наталья Демьяновна была женщиной умной и дала слово, что проявит к Лизоньке всяческую почтительность.
   В Москве императрица занимала Лефортовский дворец, имевший высокое парадное крыльцо в два марша.
   Наталья Демьяновна обмерла, когда двое придворных, бережно взяв ее под руки, повели к огромной резной двери мимо великанов лакеев, одетых в затканные серебром ливреи и стоявших двумя рядами на лестнице. (Потом свекровь императрице призналась, что приняла их за генералов - так богат был их наряд и такими важными они ей показались.)
   Сопровождавшие Наталью Демьяновну придворные ввели ее в маленькую комнатку и передали в руки женщин-служанок. А те попросили ее, самым вежливым образом, снять роскошную, расшитую шелком кофту и прекрасную новую юбку, а также и дорогие модные черевички, сказав, что все это для встречи с государыней непригодно, а взамен почтительно настояли, чтоб надела она все другое - обруч и каркас из китового уса, на который они тут же ловко натянули неимоверно широкую златотканую юбку, столь же прелестную кофту, на руки надели ей длинные, до локтей, белые перчатки, на ноги - золотые черевички, и в довершении всего на голову водрузили высокий белый парик, усыпанный пудрой.
   После того нарумянили щеки, насурьмили брови, покрасили губы и повели по еще одной, теперь уже внутренней парадной лестнице - во дворец.
   Нужно отметить, что в комнате, где Наталью Демьяновну обряжали, не было зеркала, и ловкие женщины сделали все это без его помощи.
   На новой лестнице стояли такие же "генералы", что и перед входом во дворец, и Наталья Демьяновна, совсем уж оробев, подошла к еще одной огромной двери.
   Ах, как не хватало ей сына, который, будь рядом, и успокоил бы ее, и все объяснил! Но Алешеньки не было. Оставив ее у ловких служанок, он сказал, что уходит к государыне и вместе с ней выйдет к маменьке, когда Лизонька будет готова к встрече.
   Двое лакеев медленно и торжественно, будто царские врата на Пасху, раскрыли перед Натальей Демьяновной двери, и деревенская шинкарка вошла в огромный зал сказочной красоты. Она увидела сверкающий паркет, огромные окна, расписанный летящими ангелами и прелестными женами потолок, и вдруг оказалось, что прямо напротив нее, в другой стороне зала, стоит императрица - в златотканом платье, золотых туфельках, в белых, до локтя, перчатках и высоком - волосок к волоску - парике. Издали Наталья Демьяновна не разобрала, красива ли ее невестка, увидела только широкие черные брови и румяна во всю щеку.
   Затаив дыхание, Наталья Демьяновна направилась к императрице, и та двинулась ей навстречу. И тут, вспомнив слова Алешеньки, что надобно быть с государыней почтительной, свекровь, хоть и было то вроде бы и не по обычаю, смиренно опустилась на колени.
   Она простояла так несколько мгновений, но невестка почему-то не подходила, и тогда Наталья Демьяновна подняла голову, глянула вперед и обнаружила, что и Лизонька стоит на коленях и тоже смотрит на нее.
   Наталья Демьяновна испугалась, растерялась - видимое ли дело, чтоб царица стояла на коленях перед шинкаркой на коленях? - и, протянув к невестке руки, проговорила напевно, ласково с материнской добротой и бесконечной уважительностью:
    - Лизонька, донюшка, царица-матушка! Встань с колен, то мне, простой мужичке, не по чести.
   И с удивлением увидела, что и невестка тоже протянула к ней руки и тоже стала что-то говорить, но Наталья Демьяновна хоть и сохранила отменный слух, ничего не слышала, кроме собственного голоса, и, в растерянности поглядев налево и направо, вдруг заметила, что возле небольшой двери, которую, войдя в зал, она и не разглядела, стоит ее Алешенька, а рядом с ним несказанной красы барыня. Они стояли, держась за руки, и тихо смеялись. А потом подошли к ней, и краса барыня подняла ее с колен, обняла и поцеловала. А Алешенька, улыбаясь, сказал:
    - То зеркало такое - от пола до потолка.
   И Наталья Демьяновна все сразу поняла. Умная она была женщина, но никогда не думала, что зеркало может быть таким большим - во всю стену.
   А с Лизонькой они поладили сразу и любили друг друга всю жизнь, потому что много общего оказалось в характерах и нравах деревенской шинкарки и императрицы Всея Руси.
   

Новелла 2

НАСЛЕДНИК ПРЕСТОЛА

   Вскоре после своего вступления на престол, но еще до официального акта коронации Елизавета Петровна поняла, что у нее не осталось никаких надежд стать матерью, и потому она приказала привезти в Петербург своего ближайшего родственника - сына сестры Анны Петровны, вышедшей замуж за герцога Голштейн-Готторпского Карла-Фридриха, названного Карлом-Петром-Ульрихом.
   Мать Петра умерла менее чем через месяц после рождения сына.
   Итак, бездетная российская императрица Елизавета Петровна решила, что, прежде чем произойдет коронация, к ней в Петербург приедет ее племянник, внук Петра I.
   "По странной игре случая в лице этого принца, - писал историк В.О.Ключевский, - совершилось загробное примирение двух величайших соперников начала XVIII века - Петр III был сын дочери Петра I и внук сестры Карла XII".
   Будущий российский император в детстве был несчастен. Матери он не помнил, а отец его скончался, когда Петру исполнилось одиннадцать лет. Чтобы пристроить сироту хоть куда-нибудь, его отправили к родственнику, занимавшему епископскую кафедру в Любеке. Епископ дал в наставники мальчику двух учителей - фон Брюммера и Берггольца. Оба они были невежды, пьяницы и грубияны. Они часто били мальчика, держали его на хлебе и воде, а то и просто морили голодом, ставя на колени в угол столовой, откуда он наблюдал, как проходит обед.
   Если же Петр крал из кухни кусок хлеба, то к экзекуции добавлялось и нечто новое: поставив принца на колени, в руки ему давали пучок розог, а на шею вешали рисунок, на коем был изображен осел.
   Петр рос худым, болезненным, запуганным и начисто лишенным чувства собственного достоинства. Ко всему прочему он стал лжив и патологически хвастлив. Учителя, любившие попойки, приучили своего воспитанника к спиртному, и он стал предпочитать всем прочим общество кучеров, лакеев, слуг и служанок, где можно было выпить за их счет. Он не хотел учиться, и все время посвящал забавам и потехам. Любимым его занятием были игры с оловянными солдатиками, а лучшим зрелищем - пожары. Впоследствии эта страсть стала почти маниакальной: став великим князем, Петр велел будить себя даже среди ночи, лишь бы не пропустить очередного пожара.
   С воцарением Елизаветы Петровны его праздному и бездеятельному времяпрепровождению пришел конец. Петру было велено изучать русский язык и православные каноны, которые стали ему преподавать два приехавших из России наставника. Однако дело скоро заглохло, поскольку возникло предположение, что Петра ждет не российский, а шведский трон, так как по матери он был внук Петра I, а по отцу, как уже говорилось, внуком сестры шведского короля Карла XII.
   Не успел несчастный принц взяться за шведский язык и протестантский катехизис, как фортуна вновь обернулась к нему русским лицом - в начале 1742 года он оказался в России по велению своей августейшей тетки.
   Карла-Петра-Ульриха продолжили обучать русскому языку и догматам православного вероисповедания. Причем дело было поручено высокообразованному священнику, хорошо знавшему немецкий язык. А пока принц с великим трудом и неохотой занимался наукой, подошла и коронация Елизаветы Петровны и венчание с Разумовским, о чем мы уже знаем.
   Венчание с Разумовским династических проблем не разрешало: Разумовский не мог быть наследником трона, да и он сам совершенно не хотел этого. И посему 7 ноября 1742 года Карл-Петр-Ульрих, принявший православие и ставший Петром Федоровичем, был объявлен "великим князем с титулом его императорского высочества и наследником престола".
   А вслед за тем Елизавета Петровна решила женить племянника. Ее выбор остановился на четырнадцатилетней принцессе Софии-Августе-Фредерике Ангальт-Цербстской.

Новелла 3

ПРИНЦЕССА ФИКЕ

   Девочка была умна, хороша собой, получила приличное образование и, что весьма немаловажно, провела несколько лет в Берлине при дворе прусского короля Фридриха II, вошедшего в историю под именем Великого.
   Будущая императрица России родилась 21 апреля 1729 года в Штеттине в семье князя Христиана-Августа Ангальт-Цербстского. Матерью девочки была семнадцатилетняя Иоганна-Елизавета, происходившая из княжеской фамилии Голштейн-Готторпов.
   Существовала версия, что подлинным отцом Софии был один из сотрудников русского посольства в Париже, Иван Иванович Бецкой, по другой версии - ее отцом называли самого прусского короля Фридриха II Великого. Это утверждали из-за весьма доверительных отношений прусского короля и Иоганны-Елизаветы, доводившейся ему двоюродной сестрой.
   Такое переплетение генеалогических линий неудивительно: правящие дома Западной Европы находились в столь тесном и многолетнем общении, что каждый из членов этих домов непременно был родственником многих других. Кровосмесительные браки и связи не были в то время редкостью, однако историки не воспринимают упомянутые версии всерьез. Девочку назвали в честь трех ее теток Софией-Августиной-Фредерикой, а уменьшительно - Фике.
   Однажды маленькая София вместе с матерью приехала в гости к герцогине Брауншвейгской, у которой в то время гостила принцесса Марианна Бевернская и несколько священников. Один из них, некто Менгден, славился как прорицатель. Взглянув на принцессу Бевернскую, он не сказал ничего об ожидавшем ее будущем, зато, посмотрев на Фике, сказал ее матери: "На голове вашей дочери вижу короны, по крайней мере три".
   Фике учили французскому и немецкому языкам, танцам, истории и географии, музыке и чистописанию. Она училась легко и быстро схватывала все, чему ее обучали.
   Когда девочке исполнилось десять лет, ее привезли в столицу Любекского княжества город Эйтин, и там при дворе местного епископа она впервые встретилась с одиннадцатилетним голштинским принцем Карлом-Пертом-Ульрихом.
   А просватали ее за него в 1743 году, когда он уже жил в Петербурге и официально считался наследником российского престола. Немало способствовал этому сватовству давний доброхот княгини Иоганны-Елизаветы Фридрих Великий. 30 декабря 1743 года он писал ей: "Я не хочу дольше скрывать от вас, что вследствие уважения, питаемого мною к вам и к принцессе, вашей дочери, я всегда желал доставить ей необычное счастье, и у меня явилась мысль, нельзя ли соединить ее с ее троюродным братом, русским великим князем. Я приказал хлопотать об этом в глубочайшем секрете". Далее Фридрих советовал княгине ехать в Россию без мужа, не говоря никому ни одного слова об истинной цели поездки... В Москве княгине Иоганне-Елизавете следовало говорить, что поездка предпринята единственно для того, чтобы поблагодарить Елизавету Петровну за ее милости к Голштинскому дому.
   Десятого января 1744 года мать и дочь выехали из Цербста и 3 февраля прибыли в Петербург, а 9 февраля достигли Москвы, где находились Елизавета Петровна, Петр Федорович и весь императорский двор. Был канун дня рождения Петра Федоровича, когда ему исполнилось шестнадцать лет.
   Встреча превзошла все ожидания: обе женщины были обласканы, осыпаны подарками и награждены орденом Святой Екатерины.
   Елизавета Петровна была очарована невесткой племянника и при всяком удобном случае ласкала и одаривала ее. Да и жених в первые дни казался внимательным и предупредительным, но вскоре невеста поняла, что перед ней всего лишь неразвитый, хвастливый и физически слабый подросток.
   Готовясь к свадьбе, Фике много сил и времени отдала изучению русского языка и проникновению в премудрости православного богословия, чем крайне расположила к себе Елизавету Петровну и многих придворных.
   Двадцать восьмого июня произошло крещение Софии-Августины-Фредерики в православную веру под именем Екатерины Алексеевны.
   Она без ошибок и почти без акцента произнесла "Символ веры", чем поразила всех присутствующих в церкви. А на следующий день произошла помолвка и обручение Петра и Екатерины. Великой княгине, объявленной императорским высочеством, полагался придворный штат. Его возглавила приставленная к Екатерине графиня Мария Андреевна Румянцева.
   К сожалению, Петр Федорович в это время оставался без присмотра и опеки и в ожидании свадьбы пил водку и слушал от своих лакеев, камердинеров и слуг разные сальности на тему обращения с женщинами.
   Наконец, 21 августа состоялось венчание, и началась свадьба, продолжавшаяся десять дней. Петербург был украшен арками и гирляндами, из дворцового фонтана било вино, столы на площади перед дворцом ломились от яств, и каждый, кто хотел, имел возможность поесть и выпить за здоровье молодых и повеселиться.
   Свадебный пир проходил под орудийные залпы при свете праздничных фейерверков. На верфях Адмиралтейства произвели спуск на воду шестидесятипушечного корабля, звонили все колокола, а с Невы палили десятки корабельных пушек.
   Но веселье кончилось, а молодожены, оставаясь наедине, вскоре почувствовали неодолимую неприязнь друг к другу. Доверяясь дневнику, Екатерина писала: "Мой возлюбленный муж мною вовсе не занимается, а проводит свое время с лакеями, то занимаясь с ними шагистикой и фрунтом в своей комнате, то играя с солдатиками или же меняя на день по двадцать разных мундиров. Я зеваю и не знаю, куда деться со скуки".

***

   Отношение супругов перерастали в стойкое отчуждение, и императрица приставила к Екатерине свою двоюродную сестру Марию Симоновну Гендрикову (в замужестве Чоглокову) для того, чтобы она помогла Екатерине выполнить свой главный долг - родить наследника престола. Мария Симоновна была единственной в истории российской императорского двора статс-дамой, возведенной в это звание до замужества. Правда, исправляя этот промах, через три месяца она вышла замуж за обер-церемонийместера Николая Наумовича Чоглокова, став образцовой женой и матерью, что, по мысли императрицы, должно было воодушевить к тому же и Екатерину.
   Однако время шло, а молодая жена наследника не беременела. И дело было не в ней, а в ее супруге. "Если бы великий князь желал быть любимым, то относительно меня это вовсе не трудно, - писала Екатерина, - я от природы была склонна и привычна к исполнению своих обязанностей". А Петр Федорович, не обращая внимания на молодую жену, сразу же после свадьбы стал волочиться за фрейлиной Карр, потом за девицей Шафировой и другими придворными дамами, которые проявляли к нему хотя бы малейший интерес.
   В 1746 году Екатерина писала: "Я очень хорошо видела, что великий князь совсем меня не любит. Через две недели после свадьбы он мне сказал, что влюблен в девицу Карр, фрейлину императрицы... Он сказал графу де Виейере (Девиеру), своему камергеру, что не было и сравнения между этой девицей и мной".
   История сохранила кроме уже названных имен и многие другие, но ни одну из этих мимолетных любовниц нельзя было назвать фавориткой.
   К этому разряду могла быть отнесена лишь главная страсть Петра Федоровича - Екатерина Романовна Воронцова, которую Екатерина называла фаворит-султаншей. Она была дочерью Романа Илларионовича Воронцова, ссужавшего Елизавету Петровну в бытность цесаревной капиталами жены-купчихи.
   Все современники согласны в том, что любовницы Петра отличались тем, что были некрасивы, невоспитанны и глупы. Особенно уродливой была Воронцова - маленькая, толстая, с лицом, покрытым оспой, злая и весьма недалекая, со вспыльчивым и скандальным характером. И, тем не менее, именно она имела на Петра Федоровича наиболее сильное влияние. Под горячую руку Воронцова могла и побить наследника престола, особенно если ее возлюбленный принц с пьяных глаз начинал приставать к какой-нибудь девице или даме. А это случалось почти всякий раз перед тем, как он допивался до бесчувствия и лакеи выносили его из-за стола, взяв под мышки и за ноги. Иногда во хмелю, Петр говорил, что заточит Екатерину в монастырь, разведется с ней и обвенчается с Воронцовой.
   А тем временем красивая, цветущая, остроумная и веселая Екатерина, конечно же, имела успех у окружающих мужчин. Она видела и чувствовала это: "Я получила от природы великую чувствительность и наружность если не прекрасную, то во всяком случае привлекательную; я нравилась с первого взгляда и не употребляла для того никакого искусства и прикрас. Душа моя от природы была до такой степени общительна, что всегда, стоило кому-нибудь пробыть со мною четверть часа, чтобы чувствовать себя совершенно свободным и вести со мною разговор, как будто мы с давних пор были знакомы. По природной снисходительности моей я внушала к себе доверие тем, кто имел со мною дело, потому что всем было известно, что для меня нет ничего приятнее, как действовать с доброжелательством и самою строгою честностью. Смею сказать (если только позволительно так выразиться о самой себе), что я походила на рыцаря свободы и законности; я имела скорее мужскую, чем женскую душу, но в том ничего не было отталкивающего, потому что с умом и характером мужским соединялись во мне привлекательность весьма любезной женщины".
   Не став смирять чувства, Екатерина сердечно привязалась к одному из камер-лакеев мужа - Андрею Гавриловичу Чернышову, сыну крепостного крестьянина, недавнему гренадеру Преображенского полка. Андрей Чернышов оказался в числе лейб-кампанцев, совершивших переворот в пользу Елизаветы, и вместе с другими солдатами стал прапорщиком и дворянином. Во дворце служили и его братья - Алексей и Петр. Все они были любимцами Петра Федоровича, но особенно благоволил он к красавцу Андрею, ставшему одним из его ближайших и доверенных людей.
   Он понравился и Екатерине, и она тоже подружилась с ним, шутливо называя его сынком, а Чернышов звал ее матушкой.
   В мае 1746 года Девиер - сплетник и доносчик - застал Чернышова и Екатерину у ее спальни, донес об этом Елизавете, и та распорядилась арестовать Чернышова и его братьев. Два года просидел Чернышов в заключении, а потом был отправлен на службу в Оренбург, в армейский полк.
   Эти подозрения основывались не более чем на пересудах и злословии. Допросы братьев Чернышовых, Петра, Екатерины, Чоглоковой и других придворных не дали никаких компрометирующих сведений, но, несмотря на это, императрица отставила Чоглокову, потому что попутно выяснилось, что Мария Симоновна оказалась отнюдь не на высоте - она даже за собственным мужем не смогла усмотреть и он стал волочиться и за Екатериной Алексеевной, и за фрейлиной Кошелевой. В ходе "следствия" выяснилось, что и брат фаворита императрицы, Кирилл Разумовский, тоже бросал откровенно влюбленные взоры на жену Петра Федоровича.

Новелла 4

"ПРЕДМЕТЫ" СТАРЕЮЩЕЙ ИМПЕРАТРИЦЫ

   Первым "предметом страсти" Петра Ивановича Шувалова - будущего графа фельдмаршала, сделавшего карьеру на том, что его женой стала бывшая любовница Бирона - Мавра Егоровна Шепелева, которая с юности была задушевной подругой Елизаветы Петровны.
   Мавра Егоровна рассказывала императрице обо всем, что знала и слышала от своих многочисленных осведомителей, включая деверя - начальника Тайной канцелярии Александра Ивановича Шувалова. Она была первой среди так называемых "чесальщиц" императрицы: Елизавета Петровна любила, чтобы особо доверенные и приближенные к ней дамы перед сном чесали ей пятки. Этой милости добивались многие первые дамы, но далеко не каждая удостаивалась столь высокой чести.
   Среди "чесальщиц" была и жена канцлера Воронцова, и сестра Шуваловых Елизавета, и вдова адмирала Головина Мария Богдановна - злобная и корыстолюбивая сплетница.
   Близость Шепелевой к Елизавете Петровне укрепилась после дворцового переворота, когда Шуваловы открыто встали на сторону цесаревны. Еще более упрочились их позиции при дворе после того, как супруги Шуваловы ввели в окружение Елизаветы Петровны двоюродного брата Петра Ивановича - Ивана Шувалова. Он появился в покоях Елизаветы еще мальчиком и был определен пажом, проводившим все время в прихожей императрицы. Чаще всего она заставала этого очень красивого мальчика с книжкой в руках, а вскоре обратила внимание на его ум, доброту и славный характер. Регулярное чтение не пропало даром - все знавшие Ивана Ивановича Шувалова отмечали его исключительную образованность. (С десяти до шестнадцати лет он проучился в гимназии при Академии наук.)
   Разумовский не мог удержать свою августейшую супругу от амурных увлечений и только пассивно созерцал, как развивались отношения Ивана Шувалова с его женой. Тогда же она увлеклась и еще одним воздыхателем - двадцатилетним кадетом Никитой Бекетовым. Он воспитывался в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе, участвуя в любительских спектаклях. С них-то все и началось.
   Елизавета Петровна, с увлечением читавшая любовные французские романы и обожавшая зрелища и маскарады, решила слить два эти пристрастия воедино и завести драматический театр. В результате в 1743 году к оперно-балетной франко-итальянской труппе добавилась и французская драматическая. На петербургской придворной сцене появились герои трагедий Вольтера, Мольера, Реньяра и других. В то же время начал существовать и первый русский любительский драматический театр. Местом его создания стал Сухопутный шляхетский кадетский корпус. Одним из актеров в нем оказался двадцатилетний красавиц кадет Никита Афанасьевич Бекетов, играющий героев-любовников.
   Руководил любительской драматической труппой бывший воспитанник и выпускник Сухопутного шляхетского корпуса тридцатилетний бригадир Александр Петрович Сумароков. Еще кадетом он начал писать стихи и песни. Он и его товарищи-кадеты "составили между собой общество любителей русской словесности и в праздничные дни и свободные часы читали друг другу первые опыты сочинений своих и переводы".
   В этом обществе собирались и три будущих фельдмаршала - князья Н.В.Репнин, А.А.Прозоровский, граф П.А.Румянцев и будущий генералиссимус - семнадцатилетний капрал Семеновского полка А.В.Суворов. Приходили и кадеты П.И.Панин, М.М.Херасков, И.П.Елагин, П.С.Свистунов, С.А.Прошин, прославившиеся потом на ниве культуры и политики.
   От кружка литературного оставалось сделать всего лишь один шаг к созданию сначала театрального кружка, а затем и самостоятельного театра, что и произошло вскоре после того, как Сумароков окончил корпус. Будучи хорошим офицером, Сумароков оставался не менее хорошим стихотворцем и драматургом.
   В 1747 году Сумароков написал стихотворную трагедию "Хорев", в которой рассказывалось о судьбе одного из трех легендарных основателей Киева - князя Хорева (по летописной традиции - Хорива, младшего брата князя Кия). Это событие было примечательно еще и тем, что на сцене впервые появились русские исторические персонажи, а актеры впервые заговорили на русском языке - пусть и архаичном, выспренне поэтическом, но все же родном, понятном всем. И разыгрывались не церковные, а светские сюжеты, в которых были и любовь, и верность, и благородство, и коварство, и рассуждения о нраве и долге, вольности и тирании.
   Совершенно неожиданно для авторов кадеты втайне от него разучили роли и пригласили драматурга на премьеру. "Автор ехал на зов, воображая увидеть детское игрище, простое чтение стихов; но как велико было его изумление! В какое пришел он восхищение, когда в кругу юношей-воспитанников нашел воображаемый им храм российской Мельпомены".
   Сумароков в тот же день рассказал об этом Разумовскому, у которого состоял в адъютантах, а Алексей Григорьевич сообщил о том же императрице.
   Елизавета очень обрадовалась, что наконец-то сможет увидеть русскую трагедию, и велела перенести постановку на императорскую сцену.
   Первый спектакль прошел 8 января 1750 года. В нем были заняты кадеты Н.А.Бекетов, П.И.Мелиссино, Н.С.Свистунов, Дитрих Остервальд и некоторые другие.
   Меллисино играл князя Кия, Бекетов играл Хорева, Свистунов - возлюбленную Хорева - Оснельду (актрис еще не было и женские роли исполняли мужчины).
   Успех был грандиозным. Светский Петербург в течение нескольких недель почти ни о чем другом не говорил, кроме как о спектакле.
   Тогда же рескриптом императрицы Сумароков был назначен руководителем труппы из семнадцати кадетов, которая за два года существования театра сыграла тридцать два спектакля.
   Из них наибольший успех выпал на долю трагедии Сумарокова "Синав и Трувор". Спектакль повторялся семь раз - больше чем любая другая постановка театра. В трагедии был сильно и ярко проработан лирический любовный сюжет, что не оставило равнодушной Елизавету Петровну, которая с самого начала заявила себя заядлой театралкой, завсегдатаем кулис.
   Премьера "Синава и Трувора" состоялась в начале 1751 года. Роль Синава, пылкого несчастного любовника и бесстрашного героя, исполнял Никита Афанасьевич Бекетов. Перед началом спектакля Елизавета Петровна приняла участие в одевании актеров. Она сама помогла Бекетову облачиться в великолепный, богатый костюм. Бекетов был воодушевлен, он играл свою роль горячо и страстно, но потом вдруг стал засыпать и, наконец, не совладав с великой усталостью, заснул на сцене крепким сном.
   Елизавета сидела с влажными от нежности глазами и, не отрываясь, смотрела на спящего красавца.
   На следующий день Бекетов был произведен в сержанты, а еще через несколько дней его отчислили из корпуса и перевели в гвардию в чине капитана, назначив адъютантом к Алексею Разумовскому. В мае того же года Бекетов стал полковником, поселившись во дворце вместе с Елизаветой Петровной. Теперь уже ни у кого не было сомнений, что рядом с императрицей появился новый фаворит.
   Все шло бы так и дальше, но Бекетова приблизил к себе канцлер Бестужев, попытавшийся сделать из него своего сообщника в борьбе с кланом Шуваловых.
   Петр Шувалов, враждуя с Бестужевым, решил отвратить императрицу от ее нового любимца и задумал простой, но коварный ход. Он сам, хорошо понимая толк в химии, приготовил крем, который якобы выводил веснушки. Бекетов же более всего нравился Елизавете необычайной свежестью лица и очень печалился, что по весне лицо его покрывалось веснушками. Одна из близких Шувалову дам, взяв снадобье, сваренное Шуваловым, поднесла его новому фавориту, выдав за парижский крем для ночных масок на лицо. Снадобье это было дьявольским варевом, от которого лицо Бекетова, не избавившись от веснушек, густо покрылось гнойными прыщами. Одновременно императрице нашептали, что ее любимец заболел какой-то дурной кожной болезнью. Участь Бекетова была решена: его отправили, не допуская к императрице, в отдаленный армейский полк с сохранением присвоенного полковничьего чина.
   Дальнейшая судьба Бекетова сложилась так: через семь лет, участвуя в Семилетней войне, в ожесточеннейшем сражении при Цорндорфе 14 августа 1758 года он командовал 4-м гренадерским полком. Полк отличился в этом бою, и Бекетов стал генерал-поручиком. Выйдя при Екатерине II из военной службы в статскую, он получил пост астраханского губернатора и сделал многое для процветания края. В 1780 году Бекетов вышел в отставку, поселился в роскошном имении Отрада неподалеку от Царицына и занялся литературным и музыкальным сочинительством. Он так и не женился, но от свободных связей имел трех дочерей, которым и оставил капитал в сто тысяч рублей и большое богатое поместье.

***

   Как только Бекетов исчез из поля зрения Елизаветы, она вернулась к Ивану Шувалову, правда, у нее то и дело появлялись новые "предметы". Однако Иван Шувалов оставался ее самым любимым мужчиной. Привязанность Елизаветы к нему с годами не ослабевала, а укреплялась. Возможно, это объяснялось тем, что Шувалов отличался добрым нравом, полным пренебрежением к богатствам и наградам. Он завоевал репутацию глубоко порядочного человека, подлинного патриота и убежденного сторонника отечественного просвещения. Этому способствовало его дружбе с Михаилом Васильевичем Ломоносовым. Шувалов активно содействовал созданию Академии художеств, Московского университета. Примечательно, что Указ о создании университета был подписан Елизаветой Петровной 12 января 1755 года, в день именин матери Шувалова - Татьяны Семеновны. Вот почему Татьянин день до сих пор отмечается в Московском университете и стал национальным студенческим праздником.

Новелла 5

РОЖДЕНИЕ НАСЛЕДНИКА

   А теперь возвратимся к великой княгине Екатерине Алексеевне, которую, кажется, впервые посетила настоящая любовь...
   Ее героем оказался Сергей Васильевич Салтыков - камергер Петра Федоровича. Во всяком случае, сама Екатерина настаивала на том, что после свадьбы с Петром Федоровичем у нее не было ни одного любовника, а с пострадавшим безвинно Андреем Чернышовым ее связывала чистая юношеская дружба.
   Салтыков был двумя годами старше Екатерины. Он принадлежал к старшей линии знаменитого рода Салтыковых, ведших свой род с XIII века, и находился в дальнем родстве с Романовыми.
   В 1750 году С.В.Салтыков женился на фрейлине императрицы Матрене Павловне Балк, племяннице уже известных нам Балков и Монсов. Из-за всего этого, а также за необыкновенную красоту Салтыкова определили камергером к великому князю Петру Федоровичу, что позволило ему часто находиться подле Екатерины Алексеевны.
   "Сергей Салтыков, - писала Екатерина II, - дал мне понять, какая была причина его частых посещений... Я продолжала его слушать; он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какие дают большой свет и особенно двор. Ему было 25 лет; вообще и по рождению, и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся... Я не поддавалась всю весну и часть лета".
   Как-то во время охоты на зайцев, оставшись наедине с Екатериной, Салтыков признался ей в страстной любви. Ответному чувству Екатерины способствовало то, что Петр Федорович тогда волочился за девицей Марфой Исаевной Шафировой - внучкой петровского сподвижника барона Шафирова.
   Когда у Екатерины появились первые признаки беременности, Елизавета Петровна запретила ей ездить верхом.
   Четырнадцатого декабря 1752 года двор выехал из Петербурга в Москву, и по дороге у Екатерины произошел выкидыш. Ожидавшиеся роды не состоялись. Петр Федорович заподозрил Екатерину в неверности, поскольку ее беременность для него была неожиданностью.
   Известный мемуарист и ученый Андрей Тимофеевич Болотов писал: "Петр Федорович стал обходиться с ней с величайшею холодностью и слюбился напротив того с дочерью графа Воронцова и племянницею тогдашнего великого канцлера Елизаветою Романовною, прилепясь к ней так, что не скрывал даже ни пред кем непомерной к ней любви своей, которая даже до того его ослепила, что он не восхотел от всех скрыть ненависть свою к супруге и к сыну своему и при самом еще вступлении своем на престол сделал ту непростительную погрешность и с благоразумием совсем несогласную неосторожность, что в изданном первом от себя манифесте не только не назначил сына своего по себе наследником, но не упомянул о нем ни единого слова.
   Не могу изобразить, как удивил и поразил тогда еще сей его шаг всех россиян и сколь ко многим негодованиям и разным догадкам и суждениям подал он повод".
   Когда Болотов впервые увидел Елизавету Романовну Воронцову, то, еще не зная, что за дама прошла перед ним, спросил дежурного полицейского офицера: "Кто б такова была толстая и такая дурная, с обрюзглою рожей боярыня?" И был поражен, когда тот сказал, что это Воронцова. "Ах, Боже мой! Да как это может статься? Уж этакую толстую, нескладную, широкорожую, дурную и обрюзглую совсем любить, и любить еще так сильно государю?..."
   Далее Болотов признался: "В самом деле была она такова, что всякому даже смотреть на нее было отвратительно и гнусно".
   К этому времени Елизавета Петровна окончательно изверилась в способности своего племянника стать отцом наследника престола. Императрица очень хотела иметь внука, точнее, внучатого племянника, во всяком случае, цесаревича и продолжателя династии. Нетерпение ее стало столь велико, что она даже приказала найти для Екатерины надежного фаворита, который сумел бы сделать то, что не удавалось августейшему супругу.
   И здесь уместно предоставить слово Александру Михайловичу Тургеневу, прекрасно осведомленному в тайнах двора. Он оставил прелюбопытнейшие "Записки", основывавшиеся на семейном архиве и других документах. Да и сам Тургенев много знал, видел и был наслышан об интимной жизни двора, так как с четырнадцати лет нес караульную службу с императорских дворцах.
   Тургенев пишет, что канцлер А.П.Бестужев-Рюмин узнал от великой княгини Екатерины Алексеевны пикантную комическую подробность ночного ее времяпрепровождения с Петром Федоровичем: "Бестужев... был ее министром, поверенным всех тайных ее помыслов. От нее непосредственно Бестужев сведал, что она с супругом своим всю ночь занимались экзерцициею ружьем, что они стоят попеременно на часах у дверей, что ей занятие это весьма наскучило, да и руки и плечи болят у нее от ружья. Она просила его (Бестужева) сделать ей благодеяние, уговорить великого князя, супруга ее, чтобы он оставил ее в покое, не заставлял бы по ночам обучаться ружейной экзерциции, что она не смеет доложить об этом императрице, страшась тем прогневать ее величество... Пораженная сею вестью, как громовым ударом, Елизавета казалась онемевшею, долго не могла вымолвить слова. Наконец зарыдала и, обращаясь к Бестужеву, сказала ему:
   - Алексей Петрович, спаси государство, спаси меня, спаси все, придумай, сделай как знаешь!
   Бестужев предложил прекрасного собой, умного и отличного поведения камергера Сергея Салтыкова..." Возможно, Бестужева уже знал о связи, существовавшей между Салтыковым и Екатериной.
   Поручив Бестужеву уладить это дело, императрица, по-видимому для надежности, дала такое же задание уже известной нам Марии Семеновне Чоглоковой, и та, отозвав однажды Екатерину в сторону, сказала, что она - Чоглокова - абсолютно верна своему мужу, но бывают "положения высшего порядка, которые вынуждают делать исключения из правил". Таким "положением высшего порядка" было продолжение династии. Причем Чоглокова от имени Елизаветы Петровны предложила Екатерине одного из двух претендентов в фавориты - или Сергея Салтыкова, или Льва Нарышкина.
   Когда состоялся этот разговор, роман Екатерины и Салтыкова был уже в полном разгаре и имел своим результатом беременность, закончившуюся, как мы уже знаем, выкидышем.
   Однако Салтыков хотя и любил Екатерину, но еще более любил себя и свою карьеру, за которую весьма опасался при сложившихся обстоятельствах.
   Салтыков то появлялся возле Екатерины Алексеевны, то исчезал, объясняя такое поведение опасением скомпрометировать ее. Лето 1754 года снова провел в Москве и Подмосковье, а затем тысячи телег и экипажей двинулись из Первопрестольной в Петербург. На сей раз Елизавета Петровна решила не спешить и приказала проезжать каждые сутки только от одной станции до другой. Между столицами было тогда двадцать девять станций, и потому дорога заняла ровно месяц.
   Екатерина, вновь беременная, успела благополучно добраться до Петербурга и в среду, 20 сентября 1754 года, около полудня в Летнем дворце родила сына.
   "Как только его спеленали, императрица ввела своего духовника, который дал ребенку имя Павла, после чего тотчас же императрица велела акушерке взять ребенка и следовать за ней... - писала потом Екатерина. - Как только удалилась императрица, великий князь тоже пошел к себе, и я никого не видела ровно до трех часов. Я много потела, я просила Владиславлову (одну из статс-дам Екатерины) сменить мне белье, уложить меня в кровать; она мне сказала, что не смеет. Она посылала несколько раз за акушеркой, но та не приходила; я просила пить, но получила тот же ответ... Со следующего дня я начала чувствовать невыносимую ревматическую боль, и притом я схватила сильную лихорадку. Несмотря на это, на следующий день мне оказывали почти столько же внимания; я никого не видела, и никто не справлялся о моем здоровье. Я то и дело плакала и стонала в своей постели".
   А в Петербурге начались пышные торжества. Во всех церквах шли благодарственные молебны, над городом плыл густой, непрерывающийся колокольный звон, сановники наперебой поздравляли императрицу и Петра Федоровича с рождением цесаревича, начисто забыв о Екатерине.
   Вечером было объявлено, что крестным отцом и матерью новорожденного будут "оба римско-императорские величества", персоны которых при крестинах станет представлять посол Австрии граф Эстергази.
   Во дворце и домах знати шли пиры и маскарады, на улицах появились длинные ряды столов с даровыми яствами и питиями. В ночном небе полыхал фейерверк - огненные краски изображали коленопреклоненную женщину, символизирующую Россию. Она стояла пред алтарем, на коем красовалась надпись: "Единого еще желаю". Как только картина угасла, вспыхнула новая - на ободке возлежал на пурпурной подушке младенец, а под облаком сверкала надпись: "Тако исполнилось твое желание".
   Был не только фейерверк - были также и стихи. Их написал первый пиит России Михаил Васильевич Ломоносов:

С великим прадедом сравнися,
С желаньем нашим восходи.
Велики суть дела Петровы,
Но многие еще готовы
Тебе остались напреди.

   На шестой день после родов, в день крестин, Елизавета Петровна сама принесла Екатерине на золотом блюде указ о выдаче ей 100 000 рублей. Кроме того, она вручила и небольшой ларчик, в котором, как вспоминала Екатерина, лежало "очень бедное маленькое ожерелье с серьгами и двумя жалкими перстнями, которые мне совестно было бы дарить моим камер-фрау".
   А Салтыков был немедленно отправлен в Стокгольм для передачи поздравлений шведскому королю Адольфу-Фредерику, родственнику Петра Федоровича.

Новелла 6

"АМУР" БУДУЩЕЙ ИМПЕРАТРИЦЫ С БУДУЩИМ КОРОЛЕМ

   Вскоре после рождения наследника престола Екатерина еще более сблизилась со старым дипломатом, опытнейшим политиком, главой русского внешнеполитического ведомства - Алексеем Петровичем Бестужевым, служившим еще Петру Великому. Ее друзьями стали друзья канцлера: генерал-фельдмаршал Степан Федорович Апраксин и английский посланник сэр Уильямс.
   Союзником канцлера, как и Екатерины, был и польский дипломат Станислав-Август Понятовский. Он появился в Петербурге менее двух лет назад, но сумел за это время укрепить свой авторитет и влияние. Понятовский приехал в Петербург одновременно с английским посланником Уильямсом, в свите которого и находился. Это произошло весной 1755 года, и Екатерина впервые увидела Станислава-Августа в начале июня - на Троицын день. Она знала, что его отец - князь Станислав Понятовский - был адъютантом шведского короля Карла XII, находился рядом с ним в сражении под Полтавой, разделил со своим сюзереном изгнание, скитания и опасности и до кончины Карла XII оставался ярым врагом России.
   Станислав-Август был тремя годами младше Екатерины, слыл истинным великосветским бонвиваном, любившим пожить в свое удовольствие, покутить и поволочиться. В 1753 году, когда Станиславу-Августу шел двадцать первый год, его отослали в Париж, где он жил в лучших традициях французской аристократической "золотой молодежи". От английского посланника Екатерина узнала, что мать Понятовского, урожденная Чарторижская, в полную противоположенность своему мужу является решительной сторонницей России, а ее родственники составляют основу русской партии в Польше. Уильямс сказал Екатерине, что родители Понятовского поручили Станислава-Авуста именно ему, чтобы он воспитал у него чувства любви и преданности России. Это не было чем-то странным, ибо английский посланник хотел видеть Россию союзной своей стране и дружественная Польша хорошо бы дополнила такой альянс.
   Тогда же Екатерине донесли, что Сергей Салтыков и в Швеции, и в Саксонии не пропускал ни одной юбки, и ее чувства к нему, если они еще и оставались, скоро исчезли совсем.
   На следующий год Станислава-Августа назначили посланником Польши в России, хотя канцлер Бестужев желал видеть на этом посту кого-нибудь из своих прозелитов. Новый посланник тем временем стал все более определенно проявлять симпатии Екатерине, которая в свою очередь нуждалась в поддержке. Она заметила, что все ее фрейлины - либо любовницы, либо наперсницы ее мужа - не оказывают ей должного почтения, а рассчитывают на его благосклонность. Петр Федорович, чтобы досадить жене, подробно рассказывал ей о своих интрижках и победах, а иногда спрашивал совета и даже искал сочувствия, если почему-либо не мог добиться успеха.
   Все это еще больше сблизило Екатерину с Понятовским, который несколько раз совершенно недвусмысленно говорил о нежных чувствах, которые питает к ней.
   В то лето Понятовский жил в Петергофе, а Екатерина - неподалеку от него, в Ораниенбауме. 25 июня Понятовский сел в карету и поехал к Екатерине на свидание, предупредив ее заранее. Понятовский увидел в лесу пьяного Петра Федоровича со свитой и неизменной Елизаветой Воронцовой. Кучера спросили, кого он везет, и тот ответил, что портного.
   Однако Елизавета Воронцова узнала Понятовского и, когда он уехал, стала, насмехаясь, намекать великому князю, кто был на самом деле в карете. Петр сначала не обратил внимания, но через несколько часов послал трех кавалеристов к павильону, где жила Екатерина.
   Они схватили за шиворот Понятовского, когда тот выходил из павильона, и потащили к Петру Федоровичу.
   Петр прямо спросил у Понятовского: был ли он у Екатерины и чем они занимались. Понятовский категорически отказался отвечать, и Петр велел задержать его.
   Через два часа к задержанному вошел "великий государственный инквизитор" А.И.Шувалов, и Понятовский сказал ему, что для чести русского двора необходимо, чтобы вся эта история закончилась без шума. Шувалов согласился с ним и отвез его в Петергоф, а сам рассказал обо всем случившимся Екатерине.
   Екатерина пошла к разгневанному мужу и честно призналась ему в любовной связи с польским посланником. Она сказала, что если кто-нибудь узнает о происшедшем, то Петр Федорович прослывет рогоносцем по всей Европе. Екатерина добавила, что ее связь с Понятовским возникла после того, как Петр Федорович приблизил к себе Воронцову, о чем известно всему Петербургу. Далее она обещала не только переменить свое отношение к Воронцовой на значительно более любезное, но и выплачивать ей из своих средств ежегодную пенсию, освободив от непосильных расходов Петра Федоровича.
   Петр согласился и обещал молчать. "Случай, долженствовавший погубить великую княгиню, доставил ей большую безопасность и способ держать на своем жалованье и самую любовницу своего мужа; она сделалась отважнее на новые замыслы и начала обнаруживать всю нелепость своего мужа, столь же тщательно, сколько сперва старалась ее таить".
   Двадцать девятого июня в Петергофе давали бал в честь именин Петра Великого и Петра Федоровича. Понятовский, сговорившись с Елизаветой Воронцовой, ночью пришел в Монплезир, апартаменты великого князя и его жены.
   К этому времени Понятовский уже знал о признании Екатерины Петру Федоровичу. Поэтому он в свою очередь сделал аналогичное признание великому князю. Обманутый муж ответил, смеясь: "Ну, не большой ли ты дурак, что не открылся мне вовремя! Если бы ты это сделал, не произошла бы вся эта распря!"
   После этого Петр пошел в спальню Екатерины, вытащил ее из кровати - был второй час ночи - и привел к Понятовскому и Воронцовой в одной рубашке. Они стали оживленно болтать и смеяться и разошлись только к четырем часам утра.
   Описав все случившееся, Понятовский добавляет: "Я уверяю, что такое сумасшествие, каким все это могло казаться, была сущая правда. На другой день все заискивали у меня. Великий князь заставил меня повторить до четырех раз еще мои поездки в Ораниенбаум. Я приезжал вечером, поднимался по потайной лестнице в комнату великой княгини. Там я находил великого князя и Воронцову. Мы ужинали вместе, после чего он уводил ее, говоря нам: "Ну, итак, дети мои, я вам больше не нужен, я думаю".

***

   Разумеется, что после этого Станислав-Август по-прежнему оставался любовником великой княгини, и есть основания полагать, что в марте 1758 года Екатерина именно от него забеременела вновь и 9 декабря родила дочь, названную Анной.
   Сразу после рождения девочку унесли в покои Елизаветы Петровны, и дальше все происходило, как и четыре года назад, когда на свет появился Павел: начались балы и фейерверки, а мать вновь оставили одну. Правда, на этот раз у постели Екатерины оказались близкие ей придворные дамы - Мария Александровна Измайлова, Анна Никитична Нарышкина, Наталья Александровна Сенявина - и единственный мужчина - Станислав-Август Понятовский.
   Анна Нарышкина, урожденная графиня Румянцева, была замужем за гофмаршалом Александром Нарышкиным, а Измайлова и Сенявина были родными сестрами гофмаршала и доверенными наперсницами Екатерины. В "Записках" Екатерина сообщает, что эта компания собралась тайно, что сестры Нарышкины и Понятовский прятались за ширмы, как только раздавался стук в дверь. То, что Понятовский оказался единственным мужчиной у постели Екатерины, выглядит достаточно красноречивым свидетельством его отцовства.
   Таким же свидетельством можно считать полупризнание самой Екатерины II в "Записках", когда она приводит эпизод, имевший место в сентябре 1758 года: "Так как я становилась тяжелой от своей беременности, то я больше не появлялась в обществе, считая, что я ближе к родам, нежели была на самом деле. Это было скучно для великого князя... А потому его императорское высочество сердился на мою беременность и вздумал сказать однажды у себя, в присутствии Льва Нарышкина и некоторых других: "Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок и должен ли я его принять на свой счет".
   Тем не менее, когда девочка родилась, Петр Федорович был тому рад. Во-первых, ребенка назвали именем его покойной матери, родной сестры императрицы, - Анной, а отчество совпадало. Во-вторых, Петр Федорович получил как отец новорожденной 60 000 рублей, в которых очень нуждался.
    Девочка прожила очень недолго и умерла 8 марта 1759 года. Ее похоронили не в Петропавловском соборе, который с 1725 года стал усыпальницей Дома Романовых, а в церкви Благовещения Александро-Невской лавры. Это обстоятельство тоже не ускользнуло от современников, наводя их на мысль о том, что Анна Петровна не была законной дочерью.

Новелла 7

ПОЖАР

   После отъезда Понятовского из Петербурга Екатерина недолго пребывала в одиночестве. На сей раз ее избранником оказался один из самых популярных гвардейских офицеров, красавец, силач, буян и задира двадцатипятилетний Григорий Григорьевич Орлов, один из пяти братьев Орловых, четверо из которых служили в гвардии, в разных, дислоцированных в Петербурге, полках.
   Орловы происходили из тверских дворян и свое благородное происхождение могли подтвердить грамотой, относящейся к концу XVI века. Основателем своего рода они считали помещика Лукьяна Ивановича Орлова, владельца села Люткино Бежецкого уезда Тверской губернии. Его внук, Иван Иванович Орлов, в конце XVII века служил подполковником одного из московских стрелецких полков, который выступил против Петра. Среди приговоренных к смерти оказался и Иван Орлов. Когда Орлова и его товарищей привели к эшафоту, вдруг приехал Петр и поднялся на эшафот, став рядом с палачом. А следом за царем на помост ступил Иван Орлов. Как только он поднялся, то тут же под ноги ему подкатилась отрубленная стрелецкая голова. Орлов засмеялся и пнул голову так, что она слетела с помоста на землю. А потом подошел к плахе и сказал Петру: "Отодвинься, государь, - здесь не твое место - мое". И с улыбкой положил голову на плаху.
   Петру понравились бесстрашие и удаль Орлова, и царь помиловал его.
   Таким был родной дед братьев Орловых. А их отцом был сын Ивана Ивановича - Григорий Иванович. Он тоже пошел по стезе военной службы и уже с юных лет стал солдатом, проведя в походах и сражениях все царствование Петра I, участвуя и в Северной войне, и в Прусском походе. К концу Северной войны он был командиром Ингерманландского полка - одного из лучших армейских пехотных полков России, первым командиром которого был А.Д.Меньшиков. Г.И.Орлов был лично известен Петру I и с гордостью носил на золотой цепи его портрет, подаренный самим императором.
   Все было бы хорошо, но не везло Григорию Ивановичу в делах семейных: хотел он иметь потомство, да не дал ему Бог детей. Так и жил он с бесплодной женой, пока та не умерла, оставив его бобылем. Было вдовцу в ту пору пятьдесят два года, но бурлила в нем кровь Орловых, и бесшабашная удаль не оставляла старика. Не оставляла его надежда родить и возрастить детей. Он женился на шестнадцатилетней красавице Лукерье Ивановне Зиновьевой, и она родила шестерых сыновей: Ивана, Григория, Алексея, Федора, Михаила и Владимира.
   Только один из них - Михаил - умер в младенчестве, остальные же выросли красавцами и богатырями.
   Женитьба заставила Орлова-отца выйти в отставку. Ему дали чин генерал-майора, но вскоре вновь призвали на службу, на сей раз - статскую, предложив пост новгородского губернатора. Он умер в этой должности в 1746 году. В то время его старшему сыну Ивану было тридцать лет, а младшему - Владимиру - три года.
   Оставшись одна, Лукерья Ивановна не смогла дать своим сыновьям хорошего домашнего воспитания, но вырастила их необычайно здоровыми, сильными и смелыми.
   Хорошо понимая, что будущее ее сыновей - в Петербурге, молодая вдова отправила туда четырех старших сыновей, оставив при себе лишь самого младшего - Владимира. Первым уехал старший - Иван.
   Окончив сухопутный шляхетский кадетский корпус, он поступил в гвардию унтер-офицером. В 1749 году в корпус привезли и четырнадцатилетнего Григория, проявившего незаурядные способности к языкам и за короткое время овладевшего немецким и французским. Учился Г.Г.Орлов всего один год, а затем поступил на службу рядовым лейб-гвардии Семеновского полка, но через семь лет - в 1757 году - был переведен в армию офицером и сразу же принял участие в Семилетней войне. 14 августа 1758 года в жестоком сражении под Цорндорфом Г.Г.Орлов был трижды ранен, проявив незаурядную храбрость и хладнокровие. Он стал очень популярен в офицерской среде, а из-за отличного знания языков ему был препоручен взятый в плен под Цорндорфом адъютант Фридриха II граф Шверин. После Цорндорфа Орлова вместе со Шверином отправили на зимние квартиры в Кенигсберг, а оттуда по приказанию Елизаветы Петровны оба они приехали в Петербург. Здесь он не мог не обратить на себя внимание двора. И П.И.Шувалов, на беду себе, взял Григория Григорьевича в адъютанты. Почему "на беду"? Да потому что в двадцатипятилетнего красавца адъютанта тут же влюбилась светская львица княгиня Елена Степановна Куракина, бывшая в ту пору любовницей Петра Ивановича Шувалова. Граф и генерал-фельдцейхмейстер не потерпел этого и перевел Орлова в фузилерный гренадерский полк. Однако это не убавило популярности Григорию Орлову - он по-прежнему оставался в чести и во всех полках гвардии, и при Малом дворе, где ему особенно мирволил Петр Федорович. Не могла не обратить на Григория благосклонное внимание и Екатерина Алексеевна, симпатизировавшая также третьему Орлову - Алексею.
   Теперь вкратце и о нем.
   Алексей Орлов в Кадетский корпус не пошел. Четырнадцати лет он поступил рядовым в лейб-гвардии Преображенский полк и вскоре стал признанным коноводом гвардейской молодежи, прежде всего из-за того, что был самым сильным человеком в полку и весил около 150 килограммов. Одним сабельным ударом он отсекал голову быку. Ему не стоило раздавить яблоко между двумя пальцами или поднять Екатерину с коляской, в которой она сидела. Вместе с тем он был очень умен, хитер и необычайно храбр.
   Четвертый из братьев - Федор - вначале поступил в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, а затем - в Семеновский полк. Так же как и Григорий, Федор вскоре перешел в армию офицером и в шестнадцать лет принял участие в Семилетней войне, отличившись, как и Григорий, неустрашимостью и отвагой. И он, подобно своим старшим братьям, в конце 50-х годов оказался в Петербурге, разделяя вместе с Григорием славу первого драчуна, повесы, кутилы и храбреца.
   По-другому сложилась судьба младшего из Орловых - Владимира. Он не служил ни в военной, ни в статской службе, а провел свою юность в деревне, ведя жизнь совершенно отличную от жизни его старших братьев. Владимир больше всего любил чтение и ученые занятия, отдавая предпочтения ботанике, агрономии и астрономии. В Петербурге он появился позже всех и здесь тоже стоял особняком, прослыв среди братьев "красной девицей". А потом стал он директором Академии наук.
   Героем дальнейшего повествования станет второй из братьев Орловых - Григорий. Итак, Григорий появился в Петербурге, привезя с собой из Кенигсберга пленного адъютанта прусского короля графа Шверина.
   Орлова и Шверина поселили в доме придворного банкира Кнутцена, стоявшего рядом с Зимним дворцом. Это облегчало встречи Григория Орлова с Екатериной, которая, как утверждали, влюбилась в красавца и силача с первого взгляда. Екатерина тайно навещала своего нового любовника в доме Кнутцена и вскоре почувствовала, что беременна. Однако из-за того, что Петр Федорович давно уже пренебрегал своими супружескими обязанностями и делил ложе с кем угодно, но только не со своей женой, беременность Екатерины была почти для всех тайной, кроме очень узкого круга самых доверенных и близких ей лиц.
   Екатерина, оказавшаяся в положении в августе 1761 года, решила сохранить ребенка и родить его, чем бы ей это ни грозило. Как и водится, первые пять месяцев - до самого конца 1761 года - скрывать беременность было не очень трудно, тем более что Екатерина и не находилась в центре внимания, так как и Большой и Малый дворы более всего волновало все ухудшающее состояние здоровья Елизаветы Петровны и постоянно возникающий в связи с эти вопрос о престолонаследии.
   При дворе одни склонялись к тому, чтобы трон наследовал Павел Петрович, а соправителями при нем были оба его родителя; третьи - чтобы Екатерина была регентшей, а ее муж был отправлен к себе на родину - в Голштинию. Были и сторонники того, чтобы только Екатерине принадлежал российский престол, ибо ее качества правительницы государства были очевидно и бесспорно предпочтительнее качеств Петра Федоровича.
   А пока шло время, роды приближались, и Екатерина сильно опасалась, что Петр Федорович узнает о ее состоянии.
   В начале апреля 1762 года Екатерина почувствовала, что роды совсем близки, и поделилась своими страхами с одним из наиболее доверенных слуг - Василием Григорьевичем Шкуриным.
   Во дворец принимали "мужчин и женщин статных, лицом пригожих и взору приятных", по пословице: "Молодец - хоть во дворец", и Шакурин полностью тому соответствовал. Когда Екатерина приехала в Петербург, он служил истопником в ее апартаментах в Зимнем дворце и с самого начала сумел завоевать ее симпатии и доверие. Шкурин свято хранил тайны своей госпожи и особенно потворствовал ее роману с Григорием Орловым.
   За несколько дней до родов Екатерина сказала Шкурину, что боится, как бы из-за ее крика Петр Федорович не узнал об этой тайне. На что Шкурин, бывший в то время уже не истопником, а камердинером, сказал:
    - Чего бояться, матушка? Ты уже дважды рожала. Родишь и в третий - дело бабье. А что касаемо до государя, то я так сделаю, что его в тот момент во дворце не будет.
    - Не много ли на себя берешь, Вася? - усомнилась Екатерина.
    - Не сомневайся, матушка. Как я сказал, так тому и статься, - ответил камердинер.
   На следующее утро Шкурин пришел во дворец со своим двенадцатилетнем сыном Сергеем и сказал Екатерине, что приехали они сюда одвуконь и кони их стоят рядом с дворцом, у коновязи возле кордегардии, на Миллионной улице.
    - Сына, матушка, я оставлю здесь, а ты вели ему постелить где-нибудь в соседней комнате. И как тебе пристанет, как почувствуешь, что вот-вот начнется, скажи ему, что он-де более тебе не надобен, и пусть скачет домой поелику можно быстрее и о том мне скажет. А я знаю, как свое дело делать.
   Затем Шкурин сказал Екатерине, где его искать, и с тем уехал, а мальчик остался. Шкурин жил на самой окраине Петербурга, в большой бревенчатой избе, с женой, сыном и двумя дочерьми. Приехав, Василий Григорьевич вывез весь домашний скарб, отправив жену и дочерей на другую улицу, где жили его родственники, а сам, запершись в пустой избе, стал заниматься тем делом, которое и задумал. Сотворив все, что было надобно, он лег на пол и заснул. Проснулся Шкурин оттого, что услышал под окном конский топот. Это прискакал его сын.
   Шкурин вышел к нему навстречу и спросил:
    - Как государыня?
    - Велели скакать во весь дух и сказать, что я более им не надобен, - выпалил мальчик.
    - Садись на коня и поезжай к матушке и сестрам, - велел Шкурин, объяснив, где они нынче живут. Мальчик уехал, а Василий Григорьевич быстро оседлал коня, затем вернулся в избу и вскоре снова показался во дворе. Взглянув на избу, Шкурин перекрестился, вскочил в седло и рысью выехал за ворота. Оглянувшись через несколько минут назад, Шкурин увидел над своим двором струйки дыма.
   ...Шкурин сам поджег свою избу, основательно все к тому подготовив. Изба горела хорошо - медленно, но верно, выкидывая снопы искр и облака черного дыма. Недаром, видать, был Шкурин долгие годы истопником - знал толк в том, как надежно разжечь хороший огонь.
   Расчет его был прост. Он знал, что Петр Федорович в городе и что по заведенному им порядку, как только петербургский обер-полицмейстер получит сообщение о пожаре, то тут же помчится конный полицейский офицер известить государя, где и что горит. И государь прикажет немедленно ехать на пожар, ибо хоть и было Петру Федоровичу за тридцать, детская страсть к созерцанию пожаров засела в нем навечно.
   Расчет Шкурина оправдался. Когда он скакал к центру города, навстречу ему попалась карета государя, запряженная шестериком и несшаяся во весь опор в сторону его дома.
   ...Войдя в опочивальню Екатерины, Шкурин услышал тонкий и неуверенный детский крик. Екатерина лежала на постели счастливая и обессиленная. Заметив Шкурина, она чуть-чуть улыбнулась и тихо проговорила:
    - Мальчик.
   Было 11 апреля 1762 года.
   А Петр Федорович в это время сидел в карете и с замиранием сердца следил, как крючники растаскивают баграми горящие бревна, как в облаках дыма и пара дюжие мужики тянут от бочек с водой заливные трубы, усмиряя бушующий огонь.
   А в опочивальне Екатерины бабка-повитуха, принимавшая роды, ловко запеленала младенца и вместе со Шкуриным, никем не замеченная, осторожно вышла из дворца...

***

   Сын Екатерины и Григория Орлова был назван Алексеем. Из-за того, что Екатерина купила для него в Епифановском уезде Тульской губернии село Бобрики, доходами с которого предстояло обеспечить его жизнь и воспитание, мальчику дали фамилию Бобринский.
   Первые двенадцать лет прожил он в доме у Шкурина, воспитываясь вместе с его детьми, благодаря чему родные дети Шкурина смогли получить прекрасное домашнее образование, а в 1775 году поехали вместе со своим названным братом за границу. Бобринский закончил Сухопутный кадетский корпус, получив при выпуске малую золотую медаль и чин поручика, а затем уехал в длительное путешествие по России и Европе. Путешествие продолжалось три года, в течение которых молодой человек побывал и в Поволжье, и на Урале, и на Украине. Затем через Варшаву проехал он в Австрию, Италию, Швейцарию, Францию и Англию. Возвратившись в Россию, повелением Екатерины был он поселен в Ревеле. Екатерина редко позволяла своему сыну навещать ее, и он почти безвыездно жил в своем замке Обер-Пален. Судя по всему, Екатерина довольно прохладно относилась к сыну, впрочем, как и ко всем другим своим детям, о которых речь пойдет впереди.
   Когда Екатерина умерла, вступивший на престол Павел, доводившийся Бобринскому братом, возвел Алексея Григорьевича в графское достоинство, а в день коронации присвоил и чин генерал-майора конной гвардии. Последнее обстоятельство косвенно подтверждает, что Екатерина не любила сына, ибо Павел спешил облагодетельствовать тех, кого почитал он обиженными его матерью.
   При Павле же, в возрасте тридцати шести лет Алексей Бобринский вышел в отставку и поселился в одном из своих имений - Богородицке. С годами Бобринский превратился в тихого помещика-домоседа, занимался чтением книг по агрономии, ботанике и минералогии и увлекался астрономическими наблюдениями. Этим он сильно напоминал своего младшего дядю по отцу - Владимира Григорьевича Орлова, бывшего перед тем директором Академии наук, а к тому времени уже более двадцати лет жившего в роскошном подмосковном имении Отрада, где вел тот же образ жизни, что и его племянник, - много читал, старался образцово вести хозяйство, помогал крестьянам и увлекался теми же науками, что и Алексей Бобринский.
   И еще их сближало родство по морганатической линии: Бобринский был женат на остзейской баронессе Анне Владимировне Унгерн-Штернберг, а женою В.Г.Орлова была ее близкая родственница баронесса Елизавета Ивановна Штакельберг.
   Умер Бобринский в Богородинске 20 июня 1813 года, оставив трех сыновей - Алексея, Павла и Василия и дочь Марию.
   Что же касается Шкурина, то Екатерина сумела по-царски отблагодарить его - две дочери Василия Григорьевича стали фрейлинами, а сам он в конце жизни был действительным камергером, тайным советником и гардеробмейстером императрицы.

Новелла 8

"КОРОННЫЕ ПЕРЕМЕНЫ"

   Роман Екатерины и Григория Орлова был в самом зените, и будущий граф Бобринский еще не родился, а находился в утробе матери, как в России произошла очередная "коронная перемена" - умерла Петр Федорович вступил на престол под именем Петра III.
   Последние два года Елизавета Петровна сильно болела, усугубляя свое положение тем, что отказывалась от всяческих лекарств и, тщательно соблюдая посты, не принимала даже целебный бульон, предпочитая греху грозящую ей смерть от отека легких. Первым тревожным сигналом, заставившим многих призадуматься, долго ли осталось жить императрице, стал обморок 8 сентября 1758 года. В праздник Рождества Богородицы в Царском Селе Елизавета Петровна во время службы в церкви почувствовала себя дурно, вышла на крыльцо и потеряла сознание. Рядом не было никого из ее свиты, а простые люди не смели подойти к царице. Когда, наконец, появились врачи, больная, едва придя в себя, открыла глаза, но никого не узнала и невнятно спросила: "Где я?"
   Несколько дней после этого Елизавета Петровна говорила с трудом и встала с постели лишь к концу месяца.
   Нередко стали случаться у нее истерические припадки. Из-за всяческого отсутствия режима часто шла кровь носом, а потом открылись и незаживающие, кровоточащие раны на ногах. За зиму 1760-1761 годов она участвовала только в одном празднике, все время проводя в своей спальне, где принимала и портных и министров. Она и обеды устраивала в спальне, приглашая к столу лишь самых близких людей, так как шумные и многолюдные застолья уже давно утомляли больную императрицу, перешагнувшую пятидесятилетний рубеж. Пословица "Бабий век - сорок лет" в XVIII столетии понималась буквально, ибо тогда было иным восприятие возрастных реалий: двадцатилетняя девушка считалась старой девой, а сорокалетняя женщина - старухой.
   И хотя Елизавета Петровна всеми силами старалась казаться молодой, прибегая к услугам парикмахеров и гримеров, здоровья у нее от этого не прибавлялось. Внешне она казалась привлекательной, но на самом деле была серьезно больна и подобна развалине, искусно задекорированной умелым художником.
   Последний год своей жизни Елизавета Петровна почти весь пролежала в постели. В ноябре 1761 года болезнь резко усилилась, а с середины декабря медики уже не верили в выздоровление императрицы. Ее мучили приступы жесткого кашля и сильная, часто повторяющаяся рвота с кровью. Уже на смертном одре Елизавета Петровна, мостя собственной душе дорогу в Царствие Небесное, амнистировала 13000 контрабандистов и 25000 должников, чьи долги были менее 500 рублей.
   Соборовавшись и причастившись, но, еще находясь в сознании, императрица передала безутешно плакавшему И.И.Шувалову, не покидавшему ее ни на минутку, ключ от шкатулки, где хранились золото и драгоценности стоимостью в 300000 рублей. Шувалов и прежде видел эту шкатулку и знал о ее содержимом. Когда Елизавета умерла, он передал все ценности в государственную казну.
   Ненавидевший Дом Романовых генеалог и историк князь Петр Владимирович Долгоруков написал сто лет спустя, что 25 декабря 1761 года в четвертом часу дня "истомленная распутством и пьянством Елизавета скончалась на пятьдесят третьем году от рождения, и дом Голштейн-Готторпский вступил на престол всероссийский". И это было действительно так, ибо российский императорский дом с этих пор только назывался Домом Романовых, но по крови он стал превращаться в чисто немецкий. Уже Анна Петровна русской была лишь наполовину, Петр Федорович - на одну четверть, а далее у императоров процент русской крови становился все меньше и меньше: российскими императрицами были за малым исключением только немецкие принцессы.
   Петр Федорович и Екатерина Алексеевна последние дни почти целиком проводили у постели умирающей. Как только Елизавета Петровна скончалась, из ее спальни в приемную вышел старший сенатор, князь и фельдмаршал Никита Юрьевич Трубецкой, и объявил, что ныне "государствует его величество император Петр III".
   Новый император тут же отправился в свои апартаменты, а у тела усопшей осталась Екатерина Алексеевна, которой Петр III поручил озаботиться устройством предстоящих похорон.

***

   Вечером 25 декабря 1761 года Петр III, уже провозглашенный императором, учинил в куртажной галерее - традиционном месте проведения веселых придворных праздников - радостное пиршество, во время которого многие не скрывали ликования в связи со случившимся. И прежде всего сам Петр Федорович.
   Первой важной переменой стала отставка генерал-прокурора князя Якова Петровича Шаховского и назначение на его место Александра Ивановича Глебова. По поводу этой перемены Екатерина заметила: "То есть слывущий честнейшим тогда человеком отставлен, а бездельником слывущий и от уголовного следствия спасенный Петром Шуваловым сделан на его место генерал-прокурором".
   Организацией похорон пришлось заниматься Екатерине Алексеевне, а Петр Федорович был занят другими делами: он переселил И.И.Шувалова из его покоев и разместился там сам, а Елизавете Воронцовой велел поселиться рядом. Все дни до погребения Елизаветы Петровны он ездил из дома в дом, празднуя Святки и принимая поздравления с восшествием на престол, что не только изумляло, но и возмущало жителей Петербурга.
   Екатерина, облаченная в черные одежды, делила свое время между церковными службами и устройством предстоящей церемонии погребения, ее искренне печалила смерть императрицы. Это видели и окружающие, отметившие огромную разницу в отношении к смерти и похоронам Елизаветы Петровны со стороны двух супругов.
   25 января 1762 года, ровно через месяц после смерти, тело Елизаветы Петровны погребли в Петропавловском соборе.
   А еще через три недели Петр III обнародовал самый значительный свой законодательный акт - Манифест "О даровании вольности и свободы всему Российскому дворянству", который историки потом сравнивали с Манифестом об освобождении крестьян, вышедшим ровно через 99 лет, 19 февраля 1861 года, только в отношении свобод дворянскому сословию.
   На самом же деле автором Манифеста был секретарь Петра III Дмитрий Васильевич Волков, а история создания документа весьма курьезна.
   Дело заключалось в том, что Петр III незадолго до того увлекался одной из первых красавиц Петербурга, княжной Еленой Степановной Куракиной, и ему нужно было улизнуть к ней хотя бы на одну ночь от опостылевшей Елизаветы Воронцовой, о которой известный историк князь Михаил Михайлович Щербатов писал: "Имел государь любовницу - дурную и глупую, графиню Воронцову, но ею, взошед на престол, доволен не был, а вскоре все хорошие женщины под вожделение его были подвергнуты. Утверждают, что Александр Иванович Глебов подвел падчерицу свою, Чоглокову, уже упомянутую выше княгиня Куракина была привожена к нему на ночь Львом Александровичем Нарышкиным, и я сам от него слышал, что бесстыдство ее было таково, что когда по ночевании ночи он ее отвозил домой поутру рано и хотел для сохранения чести ее, а более чтобы не учинилось известно сие графине Елизавете Романовне, закрывши гардины ехать, она напротив того, открывая гардины, хотела всем показать, что она с государем ночь переспала.
   Примечательна для России сия ночь, как рассказывал мне Дмитрий Васильевич Волков, тогда бывший его секретарем. Петр III, дабы сокрыть от графини Елизаветы Романовны, что он в сию ночь будет веселиться с новопривозною, сказал при ней Волкову, что он имеет с ним сию ночь препроводить в исполнении известного им важного дела в рассуждении благоустройства государства. Ночь пришла, государь пошел веселиться с княгинею Куракиной, сказав Волкову, чтобы он к завтрему какое знатное узаконение написал, и был заперт в пустую комнату с датскою собакою. Волков, не зная намерения государского, не знал, о чем писать, а писать надобно. Но как он был человек догадливый, то вспомнил нередкие вытвержения государю от Романа Ларионовича Воронцова о вольности дворянства. Седши, написал манифест о сем. Поутру его из заключения выпустили, и манифест был государем опробован и обнародован".
   Но, издав манифест, укрепивший на время его популярность в среде дворянства, Петр III сделал все, чтобы окончательно погубить себя в глазах духовенства.
   Новый император в отличие от своей подчеркнуто благочестивой и преданной православию супруги, редко ходил в церковь, а если и оказывался в храме, то открыто глумился над обрядами русского богослужения. Он велел обрить попам бороды и остричь волосы, вынести из храмов все иконы, кроме образов Христа и Богоматери. В Духов день, когда Екатерина вдохновенно и благоговейно молилась, Петр III расхаживал по церкви, громко разговаривая, будто он был не в церкви, а в своих покоях. Когда же все стали на колени, он вдруг захохотал и выбежал из церкви.
   После вступления Петра III на трон распущенность нравов при дворе стала всеобщей. М.М.Щербатов писал: "Не токмо государь, угождая своему любострастию, тако благородных женщин употреблял, но и весь двор в такое пришел состояние, что каждый почти имел незакрытую свою любовницу, а жены, не скрываясь ни от мужа, ни от родственников, любовников себе искали... И тако разврат в женских нравах, угождение государю, всякого рода роскошь и пьянство составляло отличительные черты и умоначертания двора, откуда они уже разлилися и на другие состояния людей..."
   Все это происходило на глазах сотен свидетелей, и не только не прикрывалось, демонстрировалось с бравадой и дерзким вызовом.
   Особенно гордился и хвастался своими многочисленными победами сам император, с удовольствием сообщая о них жене. Что же касается Екатерины, то она свою связь с Григорием Орловым хранила в глубочайшей тайне, и эта тайна становилась тем сокровеннее, чем ближе подходили роды. Таким образом, Екатерина представала перед двором чистой и нравственной страдалицей, а Петр Федорович выглядел этаким козлоногим сатиром, сексуальным маньяком и беспробудным пьяницей. И, как мы знаем, тайну своей беременности и даже родов она сохранила.
   Однако же в доме банкира Кнутцена скрывалась не только эта тайна...

***

   Григорий Орлов и два его брата - Алексей и Федор - все чаще стали поговаривать о том, что престол должен принадлежать Екатерине и надобно от слов переходить к делу - готовить гвардию к перевороту.
   Настроения такого рода исходили не только от них. Еще в декабре 1761 года, когда дни Елизаветы Петровны уже были сочтены, с Екатериной Алексеевной имел доверительный разговор воспитатель Павла Петровича граф Никита Иванович Панин. Он сказал, что Петра Федоровича следует отрешить от наследования трона, короновав его малолетнего сына, и поручить регентство ей. А в день кончины Елизаветы Петровны к Екатерине приехал капитан гвардии князь Михаил Иванович Дашков, женатый на племяннице Н.И.Панина - Екатерине Романовне Воронцовой, родной сестре фаворитки Петра, Елизаветы, - и сказал: "Повели, мы тебя взведем на престол".
   Тогда Екатерина отказалась, понимая, что такого рода предприятие не совершается экспромтом и его следует тщательно и надежно готовить. Однако мысли об этом не оставляли ее ни на минуту: она понимала, что у нее нет выхода - Петр Федорович либо заточит ее в тюрьму, либо насильно пострижет в монастырь, чтобы затем немедленно жениться на Елизавете Воронцовой и вместе с ней короноваться на царство.
   Думая о подготовке государственного переворота, Екатерина все свои надежды связывала с гвардией. К этому времени гвардейцев переодели в мундиры прусского образца и по много часов в день гоняли на плацу, на вахт-парадах и смотрах. Гвардейцы были раздражены, унижены, озлоблены. Особенно бурное негодование овладело ими, когда был заключен мир с Пруссией, зачеркнувший все победы русских в Семилетней войне.
   Двадцать четвертого апреля 1762 года канцлер М.И.Воронцов с русской стороны и прусский посланник в Петербурге, адъютант Фридриха II, полковник и действительный камергер барон Бернгард-Вильгельм Гольц, подписали "Трактат о вечном между обоими государствами мире". Россия брала обязательство никогда не воевать с Пруссией и "принимать участие в войне его величества короля Прусского с неприятелями его", обязывалась в течении двух месяцев вернуть Фридриху II все захваченные у него "земли, города, места и крепости."
   Еще один трактат был подписан Воронцовым и Гольцем через полтора месяца - 8 июня 1762 года. В нем шла речь об оборонительном союзе России и Пруссии и впервые говорилось о защите православных и лютеран, проживающих в Литве и Польше, обоими государствами-гарантами, что в дальнейшем привело к трем разделам Речи Посполитой.
   Разумеется, подписание трактатов не обошлось без грандиозных пиров. Присутствовавший на них французский посланник писал в своем донесении в Париж: "Все видели русского монарха утопающим в вине, не могущего ни держаться, ни произнести ни слова и лишь бормочущего министру-посланнику Пруссии пьяным тоном: "Выпьем за здоровье нашего короля. Он сделал милость поручить мне полк для его службы. Я надеюсь, что он не даст мне отставки. Вы можете его заверить, что, если он прикажет, я пойду воевать в ад".
   А дело было в том, что по случаю подписания мира Фридрих II произвел русского императора в прусские генерал-майоры и дал ему под команду полк. Это событие стало главной темой застольных выступлений Петра III. Их нелепость была настолько очевидной, что граф Кирилл Разумовский, не выдержав, заметил: "Ваше величество с лихвою можете отплатить ему - произведите его в русские фельдмаршалы".
   Во время пира Петр III предложил тост за августейшую фамилию. Все встали. Одна Екатерина продолжала сидеть. Петр послал генерал-адъютанта Гудовича спросить ее, почему она позволяет себе такое поведение.
   Екатерина ответила, что, так как августейшая фамилия - это император, она сама и их сын, то пить ей стоя не подобает. Петр, выслушав ответ, закричал через весь стол: "Дура!" Екатерина заплакала. Вечером Петр приказал своему адъютанту князю Барятинскому арестовать императрицу в ее покоях. "Испуганный Барятинский медлил исполнением и не знал, как ему быть, когда в прихожей повстречался ему дядя императора, принц Георгий Голштинский. Барятинский передал ему, в чем дело. Принц побежал к императору, бросился перед ним на колени и насилу уговорил отменить приказание".

Новелла 9

КРУЖЕВА ЗАГОВОРА

   И хотя все кончилось на этот раз благополучно, Екатерина понимала, что Петр Федорович не оставит мысли расправиться с ней, и решила принять контрмеры. Самой кардинальной мерой могло быть лишение Петра III престола.
   А тучи нависали не только над Екатериной. Во-первых, Петр III отдал приказ корпусу З.Г.Чернышова, который совсем недавно брал Берлин, идти в Австрию и стать там под начало прусского главного командования для совместной борьбы против австрийцев - вчерашних союзников русских. Во-вторых, была объявлена война Дании в защиту интересов Голштинии. Вторая война казалась не менее нелепой, чем первая, ибо речь шла о борьбе за кусок болота - так, во всяком случае, по российским масштабам, воспринимался спор по поводу крохотного клочка приграничной территории с Шлезвигом.
   Мир с Пруссией, война с Австрией и Данией, твердое намерение Петра III отправить в Данию гвардейские полки возмутили гвардейцев, большинство двора о сделали вопрос о свержении ненавистного всем императора практической задачей.
   Главным действующим лицом готовившегося заговора стала Екатерина. Она одна знала всех его участников, но позволяла каждому из них знать только то, что касалось непосредственно того круга лиц, в который тот входил сам. Екатерина никому не сообщала ни стратегии задуманного предприятия, ни тактических приемов и частностей.
   Гнездом заговорщиков стал дом банкира Кнутцена, где квартировал Григорий Орлов. К нему часто наведывались Алексей и Федор, служившие в Преображенском и Семеновском полках. Каждый из них исподволь пропагандировал солдат и офицеров своего полка в пользу Екатерины, распространял слухи, в свете которых она выглядела благодетельницей России, средоточием разума, доброты и правды, а ее муж - слабоумным монстром, врагом дворянства и ненавистником гвардии. Рассказы эти подкреплялись небольшими безвозвратными денежными субсидиями, которые Алексей и Федор давали гвардейцам от имени Екатерины.
   О происхождении этих денег братья ничего не знали, Екатерина же получила их через своего агента Одара от купца - англичанина Фельтена. Предоставленный ей кредит составлял 100 000 рублей.
   Наиболее расположенным в пользу Екатерины оказался третий лейб-гвардейский полк - Измайловский, где служили пять офицеров, вовлеченных в заговор с первых его дней.
   Активным участников заговора стал уже упоминавшийся капитан гвардии князь М.И.Дашков. За ним стоял его дядя по матери - Никита Иванович Панин, воспитатель цесаревича Павла. Панин был сторонником аристократической олигархии, ограничивавшей абсолютное самодержавие, и планировал создать регентский совет во главе с Екатериной для управления государством после свержения Петра III.
   Об этом Панин сугубо конфиденциально поделился с Екатериной, но разговор поначалу не получил никакого развития. И все же Панин не оставлял увлекавшей его идеи, беспокоясь за судьбу своего семилетнего воспитанника, которого он искренне любил. Панин понимал, что если Екатерина попадет в крепостной каземат, то рядом с ней окажется и Павел, ибо Петр Федорович не считал его своим сыном.
   Заговор созревал, но Панин на первых порах не был вовлечен в него. Меж тем одну из первых ролей в подготовке рискованного и опасного предприятия стала играть жена князя М.И.Дашкова - Екатерина Романовна. Ее отцом был граф Роман Илларионович Воронцов, а великий канцлер Михаил Илларионович Воронцов - дядей.
   А о старшей сестре Екатерины Романовны, любовнице Петра III - Елизавете Романовне, мы уже знаем.
   Близость родителей Екатерины Романовны к императорской фамилии послужила причиной того, что ее крестной матерью была Елизавета Петровна, а крестным отцом - Петр Федорович. Воспитывалась она в доме дяди М.И.Воронцова вместе с его дочерью, получила блестящее образование и на всю жизнь сохранила страстную привязанность к наукам и книгам.
   О ее любви к чтению узнал Иван Иванович Шувалов и стал присылать любознательной девочке книги из своей богатой библиотеки. Потом считалось, что в России среди женщин по начитанности и образованности не было равных Е.Р.Дашковой и самой Екатерине Алексеевне. Именно этот интерес к книгам и сблизил двух женщин в начале 1759 года, когда Екатерина Алексеевна заехала поужинать к М.И.Воронцову.
   Вспоминая об этой первой встрече с Екатериной, Дашкова писала: "Мы почувствовали взаимное влечение друг к другу, а очарование, исходившее от нее, в особенности когда она хотела привлечь к себе кого-нибудь, было слишком могущественно, чтобы подросток, которому не было и 15 лет, мог противиться, и я навсегда отдала ей свое сердце... Великая княгиня осыпала меня своими милостями и пленила своими разговором. Возвышенность ее мыслей, знания, которыми она обладала, запечатлели ее образ в моем сердце и в моем уме, снабдившем ее всеми атрибутами, присущими богато одаренными природой натурам. Этот длинный вечер, в течение которого она говорила почти исключительно со мной одной, промелькнул для меня, как одна минута. Он и стал первоначальной причиной многих событий..."
   Шестнадцати лет Екатерина Романовна вышла замуж за штабс-капитана Преображенского полка, красавца и великана, князя Михаила Ивановича Дашкова, матерью которого была Анастасия Михайловна Леонтьева - племянница матери Петра I Натальи Кирилловны Нарышкиной. Таким образом, М.И.Дашков доводился Петру I двоюродным внучатым племянником.
   За два года у Дашковых родились дочь и сын, но это не помешало Екатерине Романовне много читать и вести светскую жизнь. Летом 1760 года она еще более сблизилась с Екатериной Алексеевной. Дашкова установила тесные отношения и с родственниками мужа - Еверлаковыми и Леонтьевыми.
   Ночью, в канун смерти Елизаветы Петровны, Дашкова, больная, тайно проникла во дворец и сказала Екатерине, что она будет верна ей до конца, разделит с нею любые тяготы и пойдет ради нее на любые жертвы.
   После того как на обеде в честь подписания мира с Пруссией произошел скандал, Екатерина Алексеевна начала расширять круг заговорщиков. Орловы и Дашковы втянули в комплот еще нескольких гвардейских офицеров: преображенцев, капитанов П.В.Пассека, М.Е.Баскакова, С.А.Бредихина, Е.А.Черткова, поручика князя Ф.С.Барятинского, конногвардейца, секунд-ротмистра Ф.А.Хитрово, братьев-измайловцев - премьер-майора Н.И.Рославлева и капитана А.И.Рославлева и других. В заговор был вовлечен и командир Измайловского полка К.Г.Разумовский. Сама Дашкова открылась графу Н.И.Панину и его племяннику, генералу князю Н.В.Репнину. К заговору примкнул возвратившийся в Петербург с театра военных действий генерал князь Михаил Никитич Волконский.
   Многие заговорщики были связаны друг с другом родством и свойством, особенно Дашковы и Воронцовы. Кроме военных в заговор вовлекали директора Академии наук Григория Николаевича Теплова, авторитетного иерарха Церкви - архиепископа Новгородского и Великолуцкого Димитрия.
   В то время как заговор набирал силу, Петр III вел себя по-прежнему. Дашкова писала о нем: "Поутру быть первым капралом на вахтпараде, затем плотно пообедать, выпить хорошего бургундского вина, провести вечер со своими шутами и несколькими женщинами и исполнять приказания прусского короля - вот что составляло счастье Петра III, и все его семимесячное царствование представляло из себя подобное бессодержательное существование изо дня в день, которое не могло внушать уважения".
   Вместе с тем атмосфера становилась все более напряженной. Пассек даже просил у Екатерины согласия на убийство Петра III. Он и М.Е.Баскаков подстерегали императора с кинжалами около домика Петра Великого в парке на правом берегу Невы, на Петровской набережной, где император любил вечерами прогуливаться с Елизаветой Воронцовой. Часто Петр оставался там ночевать со своей возлюбленной. Заговорщики продумали и другой вариант покушения - ворваться в домик ночью и арестовать императора, а если будет сопротивляться, то заколоть. Причем ни в коей мере не связывать убийство с императрицей, представив этот акт как их собственную инициативу, согласную с волей народа.
   Однажды ночью Дашкову разбудил ее троюродный брат князь генерал Репнин и сказал, что он только что был у императора и при нем Петр III наградил Елизавету Воронцову орденом Святой Екатерины. До сих пор этим орденом награждались только особы императорской фамилии и иностранные принцессы, а так как Елизавета Воронцова иностранной принцессой не была, то не оставалось предполагать ничего иного, кроме того, что она займет место в императорской фамилии.
   Такой поворот событий показался Репнину угрожающим, и он не преминул уведомить о том свою кузину.
   Вскоре после этого, 27 июня 1762 года, в Преображенском полку один из солдат, знавший о готовящемся заговоре, рассказал об этом капитану П.И.Измайлову, думая, что тот на стороне заговорщиков. Солдат не знал, что Измайлов - один из преданнейших Петру III офицеров, и потому предательство было совершено им по неведению.
   Измайлов тут же доложил о том, что узнал, и первым из заговорщиков был арестован капитан Пассек. Об этом тотчас же сообщил Дашковой Григорий Орлов.
   В это время Екатерина Алексеевна находилась в Петергофе, и Дашкова опасалась, что если Пассек на допросе расскажет об участии императрицы в заговоре, то ее тут же арестуют. Предупреждая такой оборот событий, Дашкова послала жене камердинера Шкурина записку, чтобы та отправила в Петергоф наемную карету и сообщила бы своему мужу, сопровождавшему императрицу, что эту карету надлежит держать наготове, не выпрягая лошадей, чтобы государыня в случае опасности могла немедленно воспользоваться ею.
   Отправив записку, Дашкова накинула офицерскую шинель и поспешила к братьям Рославлевым, жившим неподалеку от ее дома.
   По дороге ей встретился мчавшийся во весь опор Алексей Орлов. Он уже побывал у Рославлевых и ехал к ней, чтобы сообщить об аресте Пассека. Дашкова сказала, что она все знает, а теперь следует всем офицерам-измайловцам поспешить в свой полк и ждать там императрицу, ибо именно Измайловский полк стоит ближе всех к Петергофу и Екатерина, выехав оттуда, может рассчитывать прежде всего на поддержку и защиту измайловцев.
   "за несколько часов до переворота, - писала потом Е.Р.Дашкова, - никто из нас не знал, когда и чем кончатся наши планы: в этот день был разрублен гордиев узел, завязанный невежеством, несогласием мнений насчет самых элементарных условий готовящегося великого события, и невидимая рука Провидения привела в исполнение нестройный план, составленный людьми, не подходящими друг к другу, недостойными друг друга, не понимающими друг друга и связанными только оной мечтой, служившей отголоском желания всего общества".

Новелла 10

НИЗЛОЖЕНИЕ ИМПЕРАТОРА

   В ночь на 28 июня Алексей Орлов примчался в Петергоф. Он знал, что Екатерина не живет во дворце, чтобы лишний раз не встречаться с Петром III, бывавшим там наездами. Императрица поселилась в отдаленном от дворца павильоне на берегу канала, впадающего в Финский залив. Под окном ее спальни стояла большая лодка, на которой, в крайнем случае, она могла уйти в Кронштадт или спрятаться на берегу, если будут перекрыты дороги.
   Орлов вывел Екатерину из опочивальни и посадил в карету, присланную Шкуриным. Карета, запряженная восьмериком, понеслась в Петербург. Ворвавшись в расположение Измайловского полка, экипаж Екатерины остановился. Ей навстречу выскакивали полуодетые солдаты и офицеры. Вскоре появился священник и принял от измайловцев присягу на верность Екатерине. Она же, беспомощно протянув к ним руки, с дрожью в голосе говорила, что император приказал убить ее сына и что убийцы уже гонятся за ней по пятам.
   Измайловцы, негодуя, кричали, что все готовы погибнуть за нее и цесаревича Павла.
   В это время появились в полку титулованные сторонники Екатерины: генерал-аншеф князь Н.Н.Волконский, П.И.Шувалов, адмирал И.Л.Талызин, бывший близким родственником братьев Паниных, графы Строганов и Брюс, чьи красавицы жены находились возле Петра III в Ораниенбауме и своим поведением там дали повод мужьям требовать развода. Так что у прозелитов Екатерины было много причин для глубокой личной неприязни к Петру III.
   Вслед за измайловцами Екатерине присягнули семеновцы и преображенцы. В Преображенском полку под арестом находился Пассек; когда пришли его освобождать, он подумал, что это - хитрая инсценировка и что на самом деле его выпускают только для того, чтобы проследить, к кому он пойдет, а затем выявить и других, связанных с ним участников заговора, и он отказался выходить с гауптвахты. Последними принесли присягу артиллеристы. К 9 часам утра Екатерина, окруженная десятитысячной толпой солдат и офицеров, подъехала к Казанскому собору, куда Н.И.Панин привез и цесаревича Павла.
   У собора собралось множество жителей Петербурга - ремесленников, мещан, купцов, чиновников, духовенства. Это стихийно возникшее собрание чем-то напоминало вече и представлялось общенародным форумом, единогласно приветствовавшим Екатерину.
   На глазах у всех этих людей архиепископ Новгородский и Великолуцкий Дмитрий провозгласил Екатерину самодержавной императрицей, а Павла - наследником престола.
   После этого Екатерина возвратилась в Зимний дворец и начала диктовать манифесты. В первом из них, от 28 июня 1762 года, говорилось, что Петр III поставил под угрозу существование государства и Православной Церкви, унизил славу России, "возведенную на высокую степень своим победоносным оружием".
   Однако императрице пришлось прервать законотворчество, поскольку Петр III оставался в Ораниенбауме в окружении верных ему голштинцев, а рядом с ним находился верный и храбрый фельдмаршал Миних. Нужно было, прежде всего, ликвидировать это опасное гнездо, а затем уже заниматься государственными делами. Екатерина, оставив перо, чернила и бумагу, вышла навстречу духовенству, которое прибыло во дворец, чтобы совершить обряд миропомазания. Перед тем священники медленно и торжественно прошли по площади, на которой ровными шеренгами уже стояли тысячи солдат и офицеров при оружии и в полной амуниции.
   После церемонии миропомазания Екатерина вышла на Дворцовую площадь в гвардейском мундире, с голубой лентой ордена Андрея Первозванного через плечо. Ей подвели коня, и она легко и грациозно взлетела в седло. Вот когда пригодились ей многочасовые уроки верховой езды! На другого коня села княгиня Дашкова, тоже в гвардейском мундире, и ее из-за стройности приняли за юного офицера.
   Екатерина объехала выстроившиеся на площади полки и приказала им пройти мимо фасада дворца, а сама вернулась в Зимний. Распахнув окно, она встала в проеме с высоко поднятым бокалом вина, показывая, что пьет за их успех и здоровье. Проходящие полки ревели "ура!" и, весело разворачиваясь и перестраиваясь в походные колонны, направлялись к Петергофу.
   Площадь еще не опустела, когда Екатерина уже вновь была на коне и, обогнав двенадцатитысячную колонну, повела ее вперед. В нескольких верстах за городом к колонне примкнул трехтысячный казачий полк, а потом присоединялись все новые роты, эскадроны и батальоны. На ночь войска разбили бивак, а Екатерина и Дашкова переночевали в пригородном трактире, заснув на единственной имевшейся там кровати.
   Утром следующего дня двадцатитысячная армия Екатерины вошла в Петергоф. Город был пуст, так как голштинцы Петра III загодя отошли к Ораниенбауму.
   Прежде чем к Петергофу подошли главные силы Екатерины, туда в 5 часов утра примчался гусарский отряд под командованием Алексея Орлова. Голштинцев перед городом уже не было, а гусары Орлова увидели на окраинах Петергофа толпы крестьян, вооруженных вилами и косами, которых пригнали туда по приказу Петра III для борьбы с узурпаторшей Екатериной. Увидев скачущих на них гусар с обнаженными палашами, крестьяне разбежались, и отряд Орлова вошел в Петергоф.
   Вскоре на улицы вступила и армия Екатерины.
   Большой Петергофский дворец превратился в военную ставку. Десятки сановников и придворных, еще большее число офицеров и генералов сновали по многочисленным комнатам и залам. У дверей в апартаменты Екатерины, у всех входов и выходов стояли часовые, по коридорам бегали посыльные и курьеры. И едва ли не больше всех носилась из конца в конец двора Дашкова. Ее знали уже почти все и беспрепятственно пропускали в любые покои. Возвращаясь из комнат голштинской принцессы - родственницы Екатерины, Дашкова вошла в покои императрицы. Каково же было ее удивление, когда она вдруг увидела Григория Орлова, лежавшего на канапе и вскрывавшего толстые пакеты. Такие она видела в кабинете своего дяди канцлера и знала, что они поступают из кабинета его императорского величества. Дашкова спросила Орлова, что он делает.
    - Императрица повелела мне открыть их, - ответил Орлов.
   Дашкова удивилась увиденному и выразила сомнение в том, что Орлов что-нибудь поймет в этих бумагах.
   Затем она побежала дальше, а возвратившись, увидела возле канапе, где лежал Орлов, стол, сервированный на три куверта. Вошедшая к ним Екатерина пригласила ее и Орлова к столу. По поведению императрицы и Орлова во время обеда Дашкова поняла, что они - любовники. С этого момента стремление первенствовать сделало сотрапезников Екатерины непримиримыми врагами, а победителем в этом противоборстве оказался Григорий Орлов.

***

   Петр III, узнав, что в Петербурге произошел дворцовый переворот, заметался между Петергофом, Ораниенбаумом и Кронштадтом, но, обнаружив, что все пути перекрыты, решил капитулировать и вручил текст отречения от престола генералу Измайлову с приказом отдать его лично в руки Екатерины, чьи войска уже заняли недалекий от Ораниенбаума Петергоф.
   Измайлов уехал и, передав бумаги, тут же принес присягу на верность и был тотчас же отправлен обратно с приказом арестовать Петра.
   Измайлов прибыл в Ораниенбаум вместе с отрядом, которым командовал генерал-поручик Василий Иванович Суворов. Его солдаты собрали оружие, арестовали наиболее опасных офицеров, а сам Суворов возглавил работы в Ораниенбаумском дворце, где составлялась точная опись находившихся там денег и драгоценностей. Суворов разделил солдат и унтер-офицеров-голштинцев на две части - уроженцев России и собственно голштинцев. Первых он привел к присяге, а вторых под конвоем отправил в Кронштадт, где их заключили в бастионы. Офицеров и генералов отпустили на их квартиры под честное слово.
   Петра Федоровича, Елизавету Воронцову и Гудовича Измайлов привез в Петергоф. Как только их карета появилась в городе, солдаты стали кричать: "Да здравствует Екатерина!" Когда они подъехали к главному подъезду Большого дворца, Петр лишился чувств. С Елизаветы Воронцовой солдаты сорвали украшения, Гудовича побили, а Петр, придя в себя, в ярости сорвал шпагу, ленту Андрея Первозванного, ботфорты и мундир и сел на траву босой, в рубашке и исподнем белье, окруженный хохочущими солдатами.
   По распоряжению Панина Гудовича увели в один из флигелей, а Петра и Елизавету Воронцову привезли во дворец. Панин рассказывал впоследствии датскому посланнику Ассебургу, что он, увидев Петра, "нашел его утопающим в слезах". И пока Петр старался поймать руку Панина, чтобы поцеловать ее, любимица его, Елизавета Воронцова, бросилась на колени, испрашивая позволения остаться при бывшем императоре. Петр тоже просил об этом.
   Кроме аудиенции с Паниным, никаких других встреч у Петра не было. Воронцову увели, поместив в одном из павильонов, а Петра накормили обедом и велели ждать решения императрицы. Во встрече с Екатериной ее супругу было решительно отказано.
   Воронцова продолжала умолять всех, кого видела, отпустить ее к Петру, хотя бы ее ожидал вместе с ним Шлиссельбург, но Екатерина велела выслать фаворитку в одну из подмосковных деревень. Гудовича отправили в его черниговскую вотчину.
   Что же касается самого Петра III, то было решено, что временно, как ему на первых порах было обещано, поедет он в Ропшу, на его собственную мызу, подаренную ему Елизаветой Петровной.
   В 8 часов вечера 29 июня Петра Федоровича в сопровождении сильного кавалерийского отряда привезли в Ропшу. Его поместили в спальне, а к дверям приставили часового. Сам же дворец охранялся солдатами со всех сторон. Окна в спальне были занавешены зелеными гардинами, чтобы из сада не было видно, что происходит внутри. Петра не пускали не только в сад, но даже в другую комнату.
   Переспав ночь, Петр потребовал собственного врача Лидерса, но тот боялся, что если он приедет в Ропшу, то потом разделит с бывшим императором его судьбу: заключение в Шлиссельбург или ссылку.
   В Ропше в первую ночь Петр заснул лишь под утро. Он долго и тихо плакал, по-детски жалея себя, досадуя, что лежит не в своей постели, а в чужой, жесткой и неудобной, что нет с ним любимой собаки, нет арапа - карлы Нарцисса, нет доктора, нет камердинера. Он ворочался без сна чуть ли не до утра, а, проснувшись около полудня, попросил перо, чернил, бумаги и написал своей жене, чтобы все это прислали к нему. Кроме того, он просил еще любимую скрипку, от звуков которой Екатерина не находила места, когда Петр Федорович пытался играть в соседнем с ее спальней покое.
   Первого июля все было нормально: Алексей Орлов даже играл в карты с Петром и одолжил бывшему императору несколько червонцев, заверив, что распорядится дать ему любую сумму. Но карты картами, а все прочее выглядело очень уж непривлекательно. К вечеру Петр почувствовал недомогание, а ночью заболел.
   О тех днях повествуют три записки, отправленные Петром Екатерине. Письменных ответов на них нет, по-видимому, Екатерина довольствовалась устными через Алексея Орлова. А вот записки Петра Федоровича сохранились. Приводим их полностью:
   "Сударыня, я прошу ваше величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что я едва могу в ней двигаться. И так, как вам известно, что я всегда хожу по комнате, то от этого у меня распухнут ноги. Еще я вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности, - это для меня невозможно; в остальном я прошу ваше величество поступать со мной, по меньшей мере, как с большим злодеем, не думая никогда его этим оскорбить. Отдаваясь вашему великодушию, я прошу отпустить меня в скором времени с известными лицами в Германию. Бог вам заплатит непременно. Ваш нижайший слуга Петр.
   P.S. Ваше величество может быть уверена во мне, что я не подумаю ничего, не сделаю ничего, что могло бы быть против ее особы или ее правления".
   Достаточно задуматься лишь над единственным штрихом этой картины, и нам все станет ясно: Петра беспрерывно унижали, не давая ему даже справить "естественные надобности" и глумясь над его застенчивостью. Ему, уже больному, не давали выйти в парк и лишили всяческого общения с близкими людьми. Тем не менее, он уже официально отрекшийся от престола, униженно заверяет Екатерину в рабской покорности ее воле.
   Вторая записка: "Ваше величество, если вы совершенно не желаете смерти человеку, который уже достаточно несчастен, имейте ко мне жалость и оставьте мне мое единственное утешение - Елизавету Романовну. Вы сделаете этим большое милосердие вашего царствования; если же ваше величество пожелало бы меня видеть, то я был бы совершенно счастлив. Ваш нижайший слуга Петр."
    И, наконец, третья, написанная по-русски в отличие от предыдущих, написанных на французском языке.
   "Ваше величество, я еще прошу меня, который в вашей воле исполна во всем, отпустить меня в чужие края с теми, о которых я, ваше величество, прежде просил. И надеюсь на ваше великодушие, что вы меня не оставите без пропитания.
   Преданный вам холоп Петр."
   Петр серьезно и тяжело болел пять суток. Врач Лидерс появился только вечером 3 июля, когда истекал уже четвертый день болезни. Задержка с врачом объяснялась тем, что его не сразу отыскали, а затем он долго не соглашался ехать в Ропшу, опасаясь за свою судьбу... Лидерс ограничился сначала тем, что, выслушав посланца, отправил больному лекарство, заверив, что болезнь не опасна и ему в Ропше делать нечего.
   Первое сообщение: "Матушка, милостивая государыня, здравствовать Вам мы все желаем несчетные годы. Мы теперь по отпуске сего письма и со всею командою благополучны, только урод наш очень занемог и схватила его нечаянная колика, а я опасаюсь, чтоб он сегодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил. Первая опасность - для того, что он все вздор говорит, и нам это несколько весело, а другая опасность, что он действительно для нас всех опасен, для того, что он иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть..." Далее Алексей Орлов сообщает, что он выдал жалование за полгода солдатам и офицерам из команды, охраняющей Петра III, "кроме одного Потемкина, вахмистра, для того, что служил без жалования. "(Это был тот самый Григорий Александрович Потемкин, который через двенадцать лет станет могущественнейшим из фаворитов Екатерины II, светлейшим князем и фельдмаршалом.)
   "И многие солдаты, - писал далее Орлов, - сквозь слезы говорили, что они еще не заслужили такой милости".
   Впрочем, вскоре они эту милость отработали сполна, что и подтвердили события, происшедшие немного позже.
   Во втором сообщении Орлов писал: "Матушка наша, милостивая государыня! Не знаю, что теперь начать, боясь гнева от вашего величества, чтоб вы чего на нас неистового подумать не изволили и чтоб мы не были причиною смерти злодея вашего и всей России, также и закона нашего (православия). А теперь и тот, приставленный к нему для услуги лакей Маслов занемог, а он сам теперь так болен, что не думаю, чтоб он дожил до вечера и почти совсем уж в беспамятстве, о чем уже и вся команда здешняя знает и молит Бога, чтоб он скорее с наших рук убрался. А оный же Маслов и посланный офицер могут вашему величеству донесть, в каком он состоянии теперь, ежели бы обо мне усомниться изволите. Писал сие раб ваш верный..." Вторая записка осталась без подписи. Вернее, подпись была, но чья-то рука ее оборвала. А вот почерк - Алексея Орлова.
   Вероятно, вторая записка была сочинена и отослана утром в субботу 6 июля, потому что именно тогда был схвачен Маслов, камердинер Петра Федоровича. Петр еще спал, когда Маслов вышел в сад, чтобы подышать свежим воздухом. По-видимому, к утру 6-го Маслову стало получше, и он, оставив постель, пошел прогуляться. Однако дежурный офицер, увидев в этом нарушение режима, приказал схватить Маслова, посадить его в приготовленный экипаж и вывезти из Ропши вон.
   Вечером того же дня из Ропши в Петербург примчался нарочный и передал в собственные руки Екатерины еще одну записку от Алексея Орлова. Она написана на такой же бумаге, что и предыдущая, и тем же почерком. Эксперты полагают, что почерк был "пьяным".
   "Матушка, милосердная государыня! - писал Орлов. - Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя! Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Федором (Барятинским). Не успели мы разнять, а его уж и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил. Прогневали тебя и погубили души навек".
   Получив известие о смерти Петра Федоровича, Екатерина приказала привезти его тело в Петербург и учинить вскрытие. Оно показало, что отравления не было.
   Убедившись в этом, Екатерина выдвинула официальную версию, изложив ее в манифесте от 7 июля 1762 года. В нем сообщалось, что "бывший император Петр III обыкновенным, прежде часто случавшимся ему припадком геморроидическим впал в прежестокую колику". Больному, говорилось в манифесте, было отправлено все необходимое для лечения и выздоровления, "но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался".
   Что же произошло на самом деле? Георг фон Гельбиг называет убийцами Петра III Алексея Орлова, его двоюродного брата Григория Никитича Орлова, Федора Барятинского, Теплова, Волкова и Энгельгардта. Последний, как утверждает Гельбиг, и был именно тем человеком, который умертвил Петра III. Он писал, что все эти лица поехали в Ропшу, чтобы "собственноручно умертвить его в случае, если яд, который ему дадут, не скоро убьет его. Так как яд не действовал, потому что Петр пил теплое молоко, то убийцы решили задушить его... Они обвязали шею Петра платком, и так как он стал кричать, то покрыли матрацем, после чего крепко затянули платок. Именно Энгельгардт сделал последнее усилие, которое лишило жизни злосчастного монарха".

далее ...

На главную

КИЕВСКАЯ РУСЬ

Хронология княжения

879 - 912 Олег Вещий
912 - 946 Игорь Старый
946 - 972 Святослав I, Великая княгиня Ольга
972 - 980 Ярополк Святославич
980 -1015 Владимир I Святославич Красное Солнышко
1015-1015 Святополк I Ярополкович Окаянный
1015-1017 Ярослав Владимирович Мудрый
1017-1019 Святополк I Ярополкович Окаянный
1019-1054 Ярослав Владимирович Мудрый
1054-1068 Изяслав Ярославич
1068-1069 Всеслав Брячиславович Полоцкий
1069-1073 Изяслав Ярославич
1073-1076 Святослав II Ярославич
1076-1076 Всеволод I Ярославич
1077-1078 Изяслав Ярославич
1078-1093 Всеволод I Ярославич
1093-1113 Святополк II Изяславич
1113-1125 Владимир II Всеволодович Мономах
1125-1132 Мстислав Владимирович
1132-1139 Ярополк Владимирович
1139-1139 Вячеслав Владимирович
1139-1146 Всеволод II Ольгович
1146-1146 Игорь Ольгович
1146-1149 Изяслав Мстиславич
1149-1150 Юрий Владимирович Долгорукий
1150-1150 Вячеслав Владимирович
1150-1150 Изяслав Мстиславич
1150-1150 Юрий Владимирович Долгорукий
1151-1154 Изяслав Мстиславич
1154-1154 Ростислав Мстиславич
1155-1155 Изяслав Давыдович
1155-1157 Юрий Владимирович Долгорукий
1157-1159 Изяслав Давыдович
1159-1159 Ростислав Мстиславич
1159-1160 Изяслав Давыдович
1160-1168 Ростислав Мстиславич
1168-1169 Мстислав Изяславич

РУСЬ ВЛАДИМИРСКАЯ

Хронология княжения

1169-1174 Андрей Юрьевич Суздальский (Боголюбский)
1174-1174 Ярополк Ростиславич
1174-1176 Михаил Юрьевич
1176-1212 Всеволод III Юрьевич Большое Гнездо
1212-1216 Юрий Всеволодович
1216-1218 Константин Всеволодович Добрый
1218-1238 Юрий Всеволодович
1238-1246 Ярослав Всеволодович
1246-1248 Святослав Всеволодович
1248-1248 Михаил Ярославич Хоробрит
1248-1252 Андрей Ярославич
1252-1263 Александр Ярославич Невский
1264-1272 Ярослав Ярославич
1272-1276 Василий Ярославич
1276-1281 Дмитрий Александрович
1281-1283 Андрей Александрович
1283-1294 Дмитрий Александрович
1294-1304 Андрей Александрович
1304-1318 Михаил Ярославич Тверской
1319-1322 Юрий Даниилович Московский
1322-1326 Дмитрий Михайлович Тверской
1326-1327 Александр Михайлович Тверской

РУСЬ МОСКОВСКАЯ

Хронология княжения

1328-1341 Иван I Даниилович Калита
1341-1353 Симеон Иванович Гордый
1353-1359 Иван II Иванович Милостивый
1359-1363 Дмитрий Константинович Суздальский
1363-1389 Дмитрий Иванович Донской
1389-1425 Василий I Дмитриевич
1425-1433 Василий II Васильевич
1433-1434 Юрий Дмитриевич
1434-1462 Василий II Васильевич Темный

РУССКОЕ ЦЕНТРАЛИЗОВАННОЕ ГОСУДАРСТВО

Хронология правления

1462-1505 Иван III Васильевич
1505-1533 Василий III Иванович
1533-1584 Иван IV Васильевич Грозный
1584-1598 Федор Иванович
1598-1605 Борис Федорович Годунов
1605-1605 Федор Борисович Годунов
1605-1606 Лжедмитрий I
1606-1610 Василий IV Шуйский
1610-1613 Смутное время. Семибоярщина
1613-1645 Михаил Федорович Романов
1645-1676 Алексей Михайлович Романов Тишайший
1676-1682 Федор Алексеевич Романов
1682-1696 Иван V Романов, Петр I

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ

Хронология правления

1696-1725 Петр I Алексеевич Романов
1725-1727 Екатерина I Алексеевна
1727-1730 Петр II Алексеевич
1730-1740 Анна Ивановна
1740-1741 Иван VI Антонович
1741-1761 Елизавета Петровна
1761-1762 Петр III Федорович
1762-1796 Екатерина II Алексеевна
1796-1801 Павел I Петрович
1801-1825 Александр I Павлович
1825-1855 Николай I Павлович
1855-1881 Александр II Николаевич
1881-1894 Александр III Александрович
1894-1917 Николай II Александрович